На какое-то мгновение Джоэль почти поверил, что сейчас свалится в обморок. Он оглянулся на ребят, надеясь, что они скажут ему, что с него уже хватит, ему больше не нужно ничего доказывать.

Но они молчали – и он ударил.

Раз. Два. Три.

Это был самый громкий звук, который Джоэль когда-либо слышал. Следом упала тишина, и это было ещё ужаснее. Она плотным коконом окутала его, и он позабыл, что в мире есть ещё какие-то звуки. Исчезли щебет птиц и шум автомобилей. Стих ветер, и перестала шуршать листва. Не было слышно даже его собственного дыхания.

Он понял, что не дышит, и, с усилием выдохнув воздух, наполнил лёгкие свежим кислородом. Уф-ф, и что ему делать дальше? Наверное, должен быть какой-то знак?

Беззвучно зашевелились губы Калле. «Беги», – прочитал Джоэль, но не сдвинулся с места. Он ещё не понял, чем же всё должно закончиться. Где землетрясение, где пропасть, а самое главное, где мёртвый подросток?

Мысль о том, что все его страхи напрасны, казалась настолько чужой, что ему потребовалось несколько секунд, чтобы привыкнуть к ней. Волнение сменилось спокойствием. И затем – возбуждением: он сделал это! Он ударил в дверной молоток, и с ним не случилось ничего ужасного.

Только Джоэль успел так подумать, как дверь распахнулась и на улицу выбежала женщина. Это была не дверь Заброшенного Дома, а дверь его собственного. А женщиной была его мама. Тремя большими шагами она пересекла улицу и схватила сына за шиворот.

Она высказала ему всё то, чего он так боялся. Что он никогда не должен был приходить сюда. Что она была о нём лучшего мнения, но, очевидно, ошибалась. Что она разочаровалась в нём.

Пока мама тащила его домой, он краем глаза увидел, как Кристофер и Сэм с Томасом удирали вниз по улице.

Но не Калле.

Калле, оставаясь на месте, провожал Джоэля взглядом до тех пор, пока за ним не захлопнулась дверь.

Джоэлю на целый месяц запретили гулять и смотреть телевизор, лишили карманных денег и сладостей по субботам. Такое количество запретов за раз для семилетнего мальчишки казалось сродни смертному приговору. Этот месяц стал самым долгим в жизни Джоэля.

Единственное, что делало его жизнь чуть более сносной, было то, что на несколько недель он стал настоящим королём школы. Даже ученики постарше приветствовали его восхищёнными возгласами, когда он проходил по коридорам.

Единственным, кто оказался этим недоволен, был Кристофер, но, после того как Калле пригрозил побить его, если тот не угомонится, Кристоферу пришлось смириться.

Через какое-то время всё пришло в норму. Джоэлю разрешили смотреть телевизор и есть конфеты, и все в школе забыли, что какой-то первоклашка сделал то, чего не осмелился бы сделать даже четырёх- или пятиклассник.

Забыли все, кроме Джоэля; уж он-то больше не приближался к Заброшенному Дому. Пока не прошло шесть лет. Пока ему не стукнуло столько же, сколько было Джонатану, когда тот умер. И всё, что произошло дальше, случилось в сентябре-месяце на четырнадцатом году жизни Джоэля. К тому времени он перестал понимать, почему все вокруг продолжают повторять историю про Джонатана Андерссона, ведь это же только пустой трёп.

Но, возможно, историю повторяли именно из-за недостатка ответов, а не вопреки ему. Наверное, все думали, что вот пройдёт какое-то время и всё встанет на свои места.

А пока Джоэль иногда ел что-то другое на обед, иногда делал другое домашнее задание, но казалось невероятным, что всё рано или поздно закончится другим, понятным, концом. Концом, который всё объяснит.

Со временем Джоэль узнал то, чего не знал никто другой. Он узнал, какой на самом деле был конец у этой истории.

– Джоэль?

– Ш-ш-ш, – зашипел Джоэль, не отрывая взгляда от книги.

– Мне скучно, – шёпотом пожаловался Калле, но это не произвело ровным счётом никакого впечатления на его соседа по парте – Калле всегда было скучно. Иногда Джоэль игнорировал его (на шведском), а иногда нет (на всех остальных предметах). Сейчас был урок шведского, и Калле уже весь извёлся, ёрзая на стуле.

Джоэлю шведский язык нравился. Ева была моложе, чем другие учителя, и в отличие от них она любила своих учеников. Порой Джоэлю казалось, что его она любит чуточку больше, но уже при одной мысли об этом у него каждый раз начинали гореть уши, и он запрещал себе так думать. Кожа у него была тонкая, почти прозрачная, и, когда он краснел, видно было за километр.

Калле не сдавался. Он покосился на кафедру, за которой стояла с книжкой Ева, и, убедившись, что она не смотрит в их сторону, принялся щипать Джоэля за бок.

Джоэль отвернулся. Он попытался не рассмеяться – и ему это удалось, попытался не улыбаться – это у него тоже получилось. Три раза он готов был сдаться и захохотать в голос, и все три раза ему удалось сдержаться, но тут Калле схитрил и принялся его щекотать. Джоэль круто отклонился в сторону и, не удержавшись, вместе со стулом вывалился в проход.

– Хватит! – произнёс он одними губами и посмотрел на Еву, но она была так увлечена своим романом, что ничего вокруг не замечала. Зато заметила Молли Викторин, сидевшая перед ними. Она повернулась и сердито уставилась на Калле.

– Вообще-то, – едко заметила она, – некоторые действительно пытаются читать.

Калле рассмеялся. Бог мой, Молли Викторин просит их не болтать. Это всё равно как если бы работник мусорной свалки пожаловался на то, что от кого-то несёт помойкой. Калле надавил языком на нижнюю губу и, скорчив дебильную рожу, передразнил:

– Некоторые действительно пытаются читать.

– Если не перестанешь кривляться, я тебе устрою, – пригрозила Молли.

– Если не перестанешь кривляться, я тебе устрою, – пропищал Калле.

– Хватит! Закрой пасть!

– Хватит! Закрой пасть!

– Болван, ты что, сам не понимаешь, что мешаешь?!

– Ты что, сам не по…

Закончить он не успел, потому что Ева сделала им замечание.

Калле заткнулся, и Молли отвернулась, наградив его напоследок взглядом, полным презрения. Сидевшие по обе стороны от неё сёстры-близнецы Дженнифер и Натали сделали то же самое.

Ева не сразу вернулась к чтению. Лишь убедившись, что Калле ведёт себя достаточно прилично и не пытается затеять что-то ещё, она перевела взгляд на часы и констатировала, что последний урок на этой неделе почти подошёл к концу.

– Вы можете закрыть книги, – начала она, но её дальнейшие слова потонули в шуме и грохоте.

Калле был уже на полпути к двери, когда учительнице удалось перекричать класс.

– Мы ещё не закончили! – надрывалась она. – Немедленно сядьте и займите свои места! ЗАЙМИТЕ! СВОИ! МЕСТА!

Калле с неохотой поплёлся обратно к парте.

– Прежде чем вы уйдёте, мы должны кое-что обсудить, – сказала Ева.

– А это надолго? – спросил Калле.

– Зависит от того, сколько раз меня перебьют.

В классе воцарилась тишина.

Двадцать восемь пар глаз недовольно взирали на Еву, пока она рассказывала о конкурсе сочинений на заданную тему, который пройдёт среди семиклассников по всей стране. Единственная, двадцать девятая, пара глаз, в которой читался хоть какой-то интерес, принадлежала Джоэлю.

По части сочинений Джоэль был одним из лучших в классе. Ну а когда Ева сказала, что она лично выберет победителя в их школьной параллели, то Джоэль понял, что этим победителем должен стать именно он. Когда же Ева добавила, что дальше сочинение будет отправлено на рассмотрение конкурсного жюри, которое определит победителя по стране, то даже и тут он подумал, что вполне могут выбрать его. Если его сочинение будет лучшим в Уддвикене, то почему бы ему не быть лучшим в стране? Если его признают самым талантливым тринадцатилетним писателем Швеции, то в этом не будет ничего удивительного.