ГЛЭДИС ЛАЙНЕ
УТРО ПОБЕДИТЕЛЯ
Рассказ
Лайне Глэдис Оскаровна. Родилась в г. Петрозаводске. Окончила Петрозаводское музыкальное училище по классу скрипки. Работала артисткой Оркестра Петрозаводского музыкального театра. С 1971 г. начала работать в журналистике. Окончила факультет журналистики Ленинградского Государственного университета им. А. А. Жданова, Работала в газете "Неувосто-Карьяла", в Союзе писателей КАССР, в настоящее время заведует отделом в журнале "Пуналипиу". Член Союза журналистов СССР.
В литературе дебютировала в 1980 г. рассказом "Мать и сын". К фантастике впервые обратилась в 1983 г. рассказом "Утро победителя". Первая книга прозы вышла в свет в 1985 г. - сборник рассказов "Шаг и другой".
Пишет на финском языке.
Улица казалась Эрнесту ущельем - мрачный, безлюдный провал, рассекший чудовищное нагромождение бетона, стекла и стали, меди, алюминия и титана, этакий фантасмагорический Гранд-Каньон. Самоутверждаясь в стоэтажии, наивные строители, видимо, полагали, что создают вавилонскую башню.
И превзошли - нелепостью. И теперь стеклобетонные громады стоят, стыдливо пригасив разноцветье реклам на фасадах, стесняясь пустующих микрогетто своих квартир.
Жизнь вывернулась наизнанку.
И вслед за жизнью вывернулся наизнанку город - ушел вниз, под уровни подземки, - дикий, опрокинутый, зазеркаленный небоскреб, по крыше которого ступал сейчас Эрнест. По этой крыше проносились и машины - уцелевшие жертвы энергетического кризиса. Забавно- машин стало меньше, однако пешеходов не прибавилось. Куда ж исчезли люди? Затаились в своих норах, скрываясь от этого свихнувшегося мира?
Эрнест вдруг тоже ощутил жгучее желание забраться в берлогу.
Закрыть за собой дверь. Чтобы никого; чтобы зализать раны и хоть немного прийти в себя, если, конечно, это еще возможно. Если не конец. Похоже, что конец, но человек живуч. И, может, удастся оправиться. Если забиться в свое логово.
Даже такое убогое и ненадежное, как гостиничный номер...
Перебрасывая футляр скрипки из одной руки в другую, он все ускорял шаг, но замыкающая перспективу улицы громада "Интерконтинентали"-чуть ли не единственное здесь живое, исчерченное бегущими огнями еще неразличимых отсюда реклам, усеянное звездной россыпью окон здание, - приближалась удручающе медленно. Зря он все-таки пошел пешком. Уж на такси-то ему в любом случае хватило бы...
Впрочем, дело было, конечно, не в экономии. Просто хотелось пройтись пешком. Одному.
Откуда-то вынырнул кот - здоровенный котище, самоуверенный и наглый, двенадцать фунтов поджарых мышц.
Он шел навстречу Эрнесту, не шел - выступал, презрительно вихляя бедрами, не сводя с него немигающих желтозеленых глаз. Не кот, а воплощение судьбы.
- Погоди, - сказал ему Эрнест. - Погоди, приятель. Сперва я пройду, ладно?
Кот шевельнул ухом, прислушиваясь. Черт его знает, то ли не понравился ему иностранный акцент или просто сказалось окаянство кошачьего племени, только он недовольно хлестнул хвостом и нахально пересек Эрнесту дорогу, потом ехидно покосился через плечо и галопом понесся на другую сторону улицы.
- Сволочь, - с чувством сказал Эрнест ему вслед.И почему это всякая сволочь норовит перебежать мне дорогу?..
Ему почудилось вдруг в кошачьей самоуверенности чтото от Грейвса. Смешно - откуда в современном человеке столько мнительности и суеверия? Или мы не можем обойтись без них, ибо живем в постоянном страхе, предчувствии грядущих несчастий? До чего же паскудно, однако, устроен мир, если ты все время ждешь, что хрустнет позвоночник,- хрустнет, как вот этот тонкий ледок на прихваченной ночным заморозком улице. Шаг - хр-руп! Шаг хр-руп! Как в той детской считалочке, которой когда-то учила его Анна-Лиза, - боже, до чего давно это было!..
Очень страшно жить на свете, Здесь отсутствует уют: Утром рано, на рассвете, Волки зайчиков жуют.
И хрустят на волчьих зубах позвонки. На каждом шагу.
Шаг - хр-руп! Шаг - хр-руп! Интересно, а когда крушится и крошится мечта, она тоже хрустит?
В вестибюле отеля было людно, и Эрнест с особенной остротой почувствовал свое одиночество. Как сквозь строй прошел он сквозь обрывки разговоров, чей-то смех, взгляды, отраженные зеркалами, облака ароматного трубочного, злого сигарного и едкого сигаретного дыма к лифтам и в сопровождении неснимаемой улыбки вымуштрованного боя вознесся на свой этаж. Здесь было пустынно. По плавно изгибающейся трубе коридора, где мягкий пластик ковра гасил даже, намек на звук шагов, он добрался до двери номера, не встретив по пути ни души. Почему-то это показалось Эрнесту добрым предзнаменованием. Он приложил палец к окошечку замка. Почти неуловимое мгновение микроскопический дверной мозг раздумывал, сравнивая узор папиллярных линий с эталоном, потом с легким щелчком дверь распахнулась, произнеся глубоким контральто свое:
- Добро пожаловать, сэр.
Эрнест сбросил пальто на предупредительно протянувшиеся к нему манипуляторы вешалки и прошел в комнату.
Вспыхнувший под потолком плафон резко высветил стерильный неуют стандартного номера, с которым Эрнест так и не свыкся за эти десять дней. Эрнест остановился перед баром; тотчас же на панельке зажегся зеленый глазок готовности и раздался голос - мягкий баритон, с фамильярностью друга детства предложивший:
- Выпьем, дружище?
- Выпьем, выпьем, - откликнулся Эрнест. - Теперь отчего же не выпить? Теперь можно. Теперь мне все можно...
Он скинул на кресло фрак, сорвал манишку и бабочку, от души радуясь, что они так и будут валяться здесь, в кресле жалкой имитации чиппендейла, и никакая механическая гнусь не дотянется, не начнет развешивать их в шкафу и чистить, приговаривая: "Сейчас, сейчас, сэр, сейчас все будет в порядке". Тем более, что в порядке теперь уже ничего не будет.
Эрнест вдавил несколько клавиш на панели заказа, потом подошел к столу и набрал телефонный номер. Долгие-долгие гудки. Три, пять, десять... Он положил трубку.
Значит, и Эллен... Впрочем, чему удивляться, если все пошло прахом? Неудачников не любят, а женщины - в первую очередь...
