Рядовые Хворов и Мустафин заступили в караул, когда отряд устроился на длительный привал: следовало осмотреть и перевязать раненых бойцов, отдохнуть, перекусить из скудных запасов и решить, как действовать дальше. Связь с командованием пропала, но штаб округа эвакуировался в Пирятин. Значит, нужно было следовать в этом направлении.

Во время проверки постов выяснилось, что часовые, прихватив с собой несколько гранат и патроны, скрылись в лесу. Организовывать преследование было опасно: решили упрятать следы своего пребывания и незамедлительно двигаться дальше. Еще через два дня на сбежавших бойцов натолкнулась разведгруппа, вышедшая в дозор, – разбив небольшой бивак, дезертиры спали под открытом небом, отложив карабины в сторону. Их тотчас обезоружили, связали и привели в расположение отряда…

– Нет, все было не так… Я их не расстреливал, – глухо произнес Романцев.

– Ах, вот как? – удивился подполковник. – Вы хотите сказать, что политрук Заварухин слукавил?

– Правильнее сказать, у политрука Заварухина проблемы с памятью… Нам было жаль патронов… Я приказал их повесить. А потом, в том месте, где мы находились, шуметь было нельзя.

– А вам известен приказ товарища Сталина о командирах, злоупотребляющих своей властью? Вместо того чтобы заниматься воспитательной работой, использовать метод убеждения, они просто подменяют повседневную разъяснительную беседу откровенными репрессиями, – строгим тоном проговорил Кондратьев. – Вам известно, что в результате самодурства или просто из-за вседозволенности некоторые офицеры перешли через край! – Подняв напечатанные листы, он продолжал: – Вот здесь у меня лежит донесение, что командир полка застрелил сержанта только потому, что тот медленно слезал с машины. Видите ли, чести ему особой не оказал… А этот сержант был геройский парень! Раньше времени из госпиталя выписался после ранения в руку, чтобы в свою часть попасть! Рука у него не зажила как следует, поэтому он и не смог быстро сойти с кузова. Да вот, на свою беду, натолкнулся на такого офицера-самодура! Полковника, конечно, судил трибунал, наказали по всей строгости, но сержанта очень жаль… А вот другой случай, – вытащил Кондратьев из кипы бумаг еще одно донесение. – Полковой комиссар избил красноармейца только потому, что тот закурил в его присутствии. И таких записок с превышением полномочий у меня предостаточно! На каждый такой случай мы реагируем незамедлительно, и виновный получает по заслугам!

Романцев нахмурился. Своей вины он не ощущал, действовал строго по Уставу, а Кондратьев упорно уводил его в спорную зону, где озвученный приказ можно истолковывать двояко.

– А как тогда прикажете относиться к предателям Родины? Мало того что эти двое струсили, так они еще подвергли смертельной опасности своих боевых товарищей, расположившихся на отдых. Если бы мы не заметили вовремя их отсутствие, то немцы могли бы нас взять в плен или просто расстрелять спящими! Такие случаи не единичны, и вы об этом знаете не хуже меня, – выдержал Тимофей взгляд подполковника.

– Меня смущает другое, ваше решение попахивает партизанщиной, а вы все-таки командир регулярной армии, пусть и находившейся в окружении.

– Предатели были приговорены и расстреляны данной мне властью в период боевых действий. На это тоже есть особый приказ товарища Сталина.

Подполковник Кондратьев немного помолчал, после чего со значением произнес:

– Вижу, у вас есть ответы на все мои вопросы. Хорошие они или плохие, это еще предстоит решить, но вы мне объясните такой случай: у одного из офицеров, влившихся в ваш отряд, обнаружилась немецкая листовка. Как же вы с ним изволили поступить?

Кондратьев обладал недюжинным чутьем, оперативной хваткой, выбраться из его «дружеских объятий» было непросто. Впившись взглядом в Романцева, он старался подмечать малейшее движение лицевого нерва.

– Действительно, такой случай был… Речь идет о старшем лейтенанте Несчетном Глебе Валерьевиче, заслуженном офицере, награжденном в Финскую орденом Боевого Красного Знамени…

– Вы видели его документы?

– Так точно! Ничего такого я не обнаружил. Военный билет был в порядке.

– Продолжайте.

– Наша дозорная группа натолкнулась на него уже истекающего кровью в одном из оврагов, где он скрывался от немцев. Ранен он был в руку. Пролежал бы еще день-другой, и спасти его было бы уже нельзя.

– Значит, вы с ним побеседовали?

– Да. Записал его фамилию, имя, из какой он части. Все это зафиксировано в моем блокноте. Потом все сказанное мною подтвердилось особистами.

– Вы не интересовались, откуда он родом, кто его родители?

– В окружении было не до политбесед, нам нужно было выжить.

– Что было потом?

– У нас оставались кое-какие медикаменты. Наш фельдшер обработал его рану, наложил чистую повязку. Дело пошло на поправку. Потом красноармеец Баширов доложил мне, что видел у Несчетного листовку.

– А я вот полагаю, что вы ошибаетесь, у меня был обстоятельный разговор с бойцом Башировым, он рассказал, что старший лейтенант был некурящим. И со слов Баширова, прежде чем Несчетный положил листовку в карман, он внимательно ее прочитал.

– Баширов не докладывал мне о таких деталях. Хочу сказать одно, когда я проверял у старшего лейтенанта документы, то никаких листовок не видел. Даже если она у него и была, то он использовал ее в качестве курева.

– Вам известно, что произошло между Башировым и Несчетным?

– Знаю, что они не ладили, – несколько устало произнес Романцев. – Всякие конфликты я старался пресекать в корне, но за всеми отношениями я уследить не мог. Может, между ними случилось что-то и посерьезнее, но я не в курсе.

– Что потом стало с этим Несчетным?

– К сожалению, он был убит в одном из столкновений, – выдержал Тимофей жестковатый взгляд подполковника.

– Почему вы отказались от назначения в Москву?

– Мне поручено расследовать убийство старшего лейтенанта Григоренко, и я хочу довести дело до конца.

– Вы свободны, товарищ капитан, – сухо произнес Кондратьев и уткнулся в бумаги.

От казенной строгости подполковника на душе у Тимофея малость отлегло.

Романцев вернулся в штаб дивизии. Прочитал полученные донесения от осведомителей. В них не содержалось ничего такого, что было бы достойно внимания: кто-то жаловался на скудное питание, кому-то не дали обещанный орден, а кто-то, не обращая внимания на предупреждения командиров, собирал с земли немецкие листовки на раскрутку. Здесь тоже было свое объяснение: в последнее время с бумагой возникла некоторая напряженка, бандеровцы подожгли склад с имуществом, в котором сгорело десять тонн бумаги, предназначенной на курево.

Тимофей решил пройти на передовую. Все-таки его работа не только штаб, а общение с личным составом. Возможно, кому-то захочется выговориться, а кого-то и подбодрить нужно. На войне любая помощь впору!

Закрыв дверь штаба, он вышел в коридор. Ему навстречу двинулся сержант Сорочан:

– Товарищ капитан, а вы далеко?

Капитан невольно усмехнулся: вот разбаловал бойцов, скоро они рапорт начнут с него требовать, и весело спросил:

– Для какой надобности интересуетесь, товарищ сержант?

– Старшина Щербак приказал присматривать за вами. Ведь что делается-то в округе!

– Ах, вот оно что. А сам-то он где?

– У него дело какое-то в штабе полка образовалось, – широко заулыбался боец.

– Какое еще дело? – удивился Романцев. – Почему я об этом ничего не знаю?

– Дело личного характера. Ему там одна связистка нравится, Марусей ее зовут. Только, на мой взгляд, ничего ему там не светит. Не он первый к ней подкатывает.

– А я думал, что его ничего, кроме службы, не интересует. Схожу к бойцам, посмотрю, что там.

– Тогда мы с вами, товарищ капитан, – вскинулся сержант и, не дожидаясь согласия Тимофея, окликнул стоявшего невдалеке бойца: – Ткачук, ко мне!

Романцев неодобрительно покачал головой, но возражать не стал, понял, что не подействует, все равно увяжутся – боялись старшину Щербака, которого считали пострашнее средневековой чумы!