– Не надо тужиться, – повторила Рабия. – Оставайтесь в полном покое.

Джейн попыталась расслабиться. Рабия посмотрела на нее, подняла руку, прикоснулась к лицу и сказала:

– Не стоит закусывать губы. Расслабьте и рот тоже.

Джейн позволила нижней челюсти отвиснуть и изумленно обнаружила, насколько легче ей стало от столь простого движения.

Жжение между тем возобновилось, став как никогда прежде острым, и Джейн поняла, что младенец уже почти родился: она чувствовала, как он протискивает наружу голову, растянув влагалище невероятно широко. Джейн закричала от боли, но внезапно боль ушла. Наступило мгновение, когда она не чувствовала вообще ничего. Посмотрела вниз. Рабия просунула руки ей между ног, выкликивая имена пророков. Сквозь пелену застлавших глаза слез Джейн увидела в руках повитухи что-то округлое и темное.

– Не тяните, – взмолилась Джейн. – Только не тяните за голову.

– Не стану, – отозвалась Рабия.

Джейн опять ощутила давление.

– Сделайте небольшое усилие, чтобы вышло плечико, – сказала почти сразу Рабия.

Джейн закрыла глаза и постаралась как можно мягче напрячь мышцы.

Чуть позже Рабия велела снова:

– А теперь еще раз для второго плеча.

Джейн поднатужилась снова, и вдруг огромное напряжение полностью спало, и она могла быть уверена – роды закончились. Она теперь ясно различала крошечное тельце младенца на руках у Рабии. Его кожа была сплошь сморщенной и влажной, а головка покрыта мокрыми и редкими черными волосиками. Пуповина казалась чем-то странным, как толстая синяя веревка, но пульсировавшая подобно кровеносной вене.

– Все в порядке? – спросила Джейн.

Рабия не ответила. Она сложила губы и принялась дуть на помятое и неподвижное личико ребенка.

О боже, неужели он мертв? – мысленно ужаснулась Джейн.

– Все в порядке? – повторила она вопрос.

Рабия дунула еще раз, и младенец открыл свой маленький ротик, издав тонкий вскрик.

– Слава богу, он жив! – воскликнула Джейн.

Рабия взяла чистый тампон из хлопчатобумажной ткани, заменявшей вату, и протерла ребеночку лицо.

– Он выглядит нормально? – спросила Джейн.

Наконец Рабия соизволила заговорить. Глядя Джейн в глаза и улыбаясь, сказала:

– Да. ОНА выглядит нормально.

Она выглядит нормально, повторила про себя Джейн. Она. Я дала жизнь маленькой девочке. У меня дочь!

И только теперь поняла, что окончательно лишилась сил. Сохранять даже сидячее положение казалось невозможным ни секунды дольше.

– Я хотела бы лечь, – сказала она.

Захара помогла ей вернуться на матрац и обложила подушками, подперев спину, чтобы Джейн продолжала сидеть, пока Рабия держала младенца, все еще связанного с матерью пуповиной. Когда Джейн пристроилась поудобнее, Рабия начала сушить тело ребенка самодельными тампонами.

Джейн заметила, что пуповина прекратила пульсировать, скукожилась и побелела.

– Вы можете уже перерезать пуповину, – сказала она Рабии.

– Мы всегда некоторое время выжидаем выхода последа, – возразила повитуха.

– Пожалуйста, сделайте это сейчас же.

Рабия явно сомневалась, но уступила просьбе. Она взяла со стола обрывок белой веревки и обвязала пуповину в нескольких дюймах от пупка младенца. Нужно было обвязать гораздо ближе, подумала Джейн, но потом решила, что это не имело особого значения.

Затем Рабия вынула из обертки новенькое бритвенное лезвие.

– Во имя Аллаха! – провозгласила она и перерезала пуповину.

– Передайте девочку мне, – сказала Джейн.

Рабия положила ребенка ей на руки со словами:

– Только не позволяйте ей пока сосать свою грудь.

Но Джейн твердо знала, что в этом Рабия ошибалась.

– Это поможет ускорить выход последа, – объяснила она.

Рабия пожала плечами.

Джейн приложила младенца личиком к груди. Ее соски набрякли и стали приятно чувствительными, как случалось, когда Жан-Пьер целовал их. Она коснулась одним из них щеки новорожденной, девочка инстинктивно повернула головку и открыла маленький ротик. Как только она поймала его губами, сразу впилась. Джейн удивленно поняла, что это может вызывать почти сексуальное наслаждение. На мгновение это смутило и даже шокировало ее, а потом она подумала: какого черта я должна стыдиться?

Потом ощутила новое движение внутри своего живота. Она подчинилась мгновенно возникшему желанию напрячься, натужиться и почувствовала, как наружу вышла плацента, скользкий послед. Рабия тут же бережно завернула его в кусок ткани.

Младенец прекратил сосать грудь и, как показалось, уснул.

Захара подала Джейн чашку с водой. Она выпила ее залпом. Вкус был восхитительный. Она попросила еще воды.

У нее болело все тело, навалилась тяжелая усталость, но при этом она впала в блаженно счастливое состояние. Она посмотрела вниз на крошечную девочку, мирно спавшую у нее на груди, и почувствовала, что готова тоже уснуть.

– Надо запеленать младенца, – сказала Рабия.

Джейн подняла ребенка – он оказался легким, как кукла, – и передала его старухе.

– Шанталь, – сказала она, когда Рабия брала его. – Мы назовем ее Шанталь.

И лишь затем закрыла глаза.

Эллис Талер совершил короткий перелет лайнером компании «Истерн эйрлайнз» из Вашингтона в Нью-Йорк. Из аэропорта Ла-Гуардия на такси добрался до отеля «Плаза». Эллис вошел внутрь гостиницы. В вестибюле свернул налево и воспользовался одним из лифтов со стороны 58-й улицы. Вместе с ним в кабину вошли мужчина в деловом костюме и женщина с пакетами из магазина «Сакс». Мужчина поднялся до седьмого этажа, Эллис – до восьмого, а женщина продолжила подъем выше. Эллис прошел затем обширным и сводчатым коридором отеля в полном одиночестве, оказался у лифтов со стороны 59-й улицы, спустился на первый этаж и вышел из «Плазы» через боковую дверь, выходившую как раз на 59-ю улицу.

Убедившись, что за ним никто не следит, он поймал такси на южном углу Центрального парка, доехал до Пенн-стейшн и сел в поезд, направлявшийся в Доугластон в Квинсе.

Строфа из «Колыбельной» Одена[3] то и дело крутилась у него в голове на всем пути туда:

Прошло более года с тех пор, как он сам выдавал себя за подающего надежды поэта в Париже, но вкуса к стихам не потерял.

При этом он все же непрерывно продолжал проверять, нет ли за ним «хвоста», поскольку совершал миссию, о которой его враги не должны были узнать ни в коем случае. Он вышел из вагона во Флашинге и дождался на платформе прибытия следующего поезда. Рядом не оказалось больше никого.

Все эти тщательные меры предосторожности позволили ему очутиться в Доугластоне только к пяти часам. От вокзала он быстро прошагал примерно с полчаса, мысленно прикидывая обстоятельства предстоявшей встречи, слова, которые он использует в разговоре, и разнообразные ожидаемые варианты ответной реакции на них.

Он добрался до улочки в пригороде, откуда открывался вид на пролив Лонг-Айленд, и остановился у небольшого опрятного дома с псевдотюдоровским фронтоном и с витражом, заменявшим стекло в окне одной из стен. На подъездной дорожке стоял малолитражный японский автомобиль. Когда он поднимался к крыльцу, входную дверь открыла светловолосая девочка лет тринадцати.

– Привет, Петал, – сказал Эллис.

– Привет, папочка, – отозвалась она.

Он склонился, чтобы поцеловать ее, ощущая, как всегда при этом, смесь гордости и чувства вины.

Потом оглядел ее сверху вниз. Под футболкой с портретом Майкла Джексона она носила лифчик. Он не сомневался, что бюстгальтер был совершенно новый. Она уже превращается в молодую женщину, подумал он. Будь я трижды неладен!