В это самое время с проспекта Каринтии за дворцом Хофбург наблюдал в бинокль молодой человек, лет тридцати. Он был худощав. Черная борода покрыла его лицо, густая шапка волос красиво украшала мудрую голову немногословного, а оттого кажущегося более интеллектуальным, человека. Он наблюдал за дворцом внимательно, время от времени ловя себя на таких мыслях:
«Ну надо же, какой ремонт отгрохали! Еще год назад вид был совершенно другой, а сейчас ничего не скажешь – государство в государстве. Его бы вскрыть, да потрясти как следует его обитателей – тогда бы разом все партийные проблемы решились. И на газету бы наскребли, и на съем нового помещения. А то и на покупку!..»
Он думал так неслучайно – пару месяцев тому назад он приехал сюда из Грузии, где совершил ряд вооруженных грабежей, в том числе ограбил дом князя Абашидзе. Денег он заработал великое множество, но богаче не стал – он пожертвовал их все в кассу партии, членом которой состоял уже много лет. Почему он так поступил? Настолько ли благожелательна его натура, что все деньги, которые он таким путем зарабатывал, отдавал он нуждающимся – будь то товарищи – партийцы или просто сирые и убогие? Нет, дело в другом. Дело в том, что его партия – запрещенная у него на родине – сама и отправляла его на все эти экспроприации, как выражалось его начальство. Если говорить о самом высоком, то оно и вовсе считало, что всякий крупный капитал нажит нечестным путем, и потому в его отъеме нет ничего предосудительного. Именно потому молодой Сосо (или Иосиф, если верить метрике) занимался своим любимым делом достаточно активно. Вот только царская власть не одобряла такого поведения своего подданного – оттого и пришлось ему сейчас отсиживаться в Вене, ибо дома его ждала только каторга. Да и партийное расслоение не прибавляло ему удовольствия – ряд членов организации, в которой он состоял, стали осуждать его способы пополнения партийной казны, и оттого, чтобы не навлекать на себя излишнего недовольства, а также подтянуть свои теоретические познания в марксизме, составляющем идеологическую основу их деятельности, сейчас Сосо вынужденно пребывал в Вене. Он был здесь не один, с ним жил один его товарищ, еврей Лейба. Познания последнего в классовой теории были фантастически высокими, но Сосо (или Коба, как звали его товарищи по ссылке) неохотно воспринимал чернильную науку. Оттого, пренебрегая безопасностью, он часто выходил в город, бродил по нему, осматривал его достопримечательности. Так случилось и сейчас – соскучившись по свежему горному воздуху родного Гори, в поисках новых, доселе неизведанных красот, Иосиф отправился на прогулку, в ходе которой его внимание и привлек королевский дворец.
Народу на улице Каринтии было обыкновенно много – начавшаяся весна выгнала венцев на мостовые и проулки австро-венгерской столицы, но никто не обращал на смотревшего в бинокль на главную городскую достопримечательность молодого смуглого мужчину; всем было не до него. Только один невысокий и худощавый, еще более молодой человек в фетровой шляпе почему-то остановил на нем свой взор. Проведя рукой по тонким губам и тонким усам, он наконец решился и подошел к наблюдателю вплотную.
– Любуетесь королевскими покоями?
– Да, – не моргнув глазом, ответил Сосо. – Сожалею о том, что я не художник – если бы наделил меня Бог таким даром, я бы картины писал с таких вот шедевров.
Молодой человек рассмеялся:
– Тоже мне, пейзаж.
– Однако, как вы привередливы!
– Сразу видно, что в Вене вы совсем недавно. Я вот лично пребываю здесь уж полгода, и от Хофбурга, и от Бельведера меня уже тошнит.
– Смело… Однако, спешу вас разуверить – год назад я был в Вене и много времени посвятил изучению здешних достопримечательностей. И должен вам сказать, что тот же самый Хофбург значительно изменился.
– Это так. Возможно, сама моя жизнь настолько скучна и безрадостна здесь, что все мне кажется серым и уродливым.
– Жизнь художника скучна и кажется серой?! Ну знаете ли…
– Именно так. По образованию я портретист, приехал сюда из Германии, из маленького городка Браунау-на-Инне, в надежде на огромные гонорары, которые обычно платят мастерам портретного изображения, но здешние бюргеры больше предпочитают открытки с местными же пейзажами, которые, увы, стоят совсем не дорого. Все это не может меня не тяготить, учитывая отсутствие у меня какого-либо иного образования, из чего, как вы понимаете, проистекает безысходность моего существования…
– Уверяю вас, что поводов для грусти нет ни малейших. У меня вот вообще никакого образования нет, и все же я не грущу.
– Тогда зачем вы здесь? Устроитесь грузчиком в порту и будете получать от этого удовольствие? – грустно улыбнулся молодой художник.
– А почему бы и нет? – иронично улыбнулся Коба. – Лично для меня деньги не являются самоцелью и уж точно не влияют на уровень счастья в моей крови.
– Отчего так? Вы философ?
– В некотором роде. По роду службы я часто держу в руках огромные суммы, с которыми после приходится расставаться, так что, если я всякий раз буду об этом сожалеть, то впору будет повеситься. А лишать жизни себя, – он сделал акцент на слове «себя», – я не готов.
– Что же за служба у вас?
– Я бомбист.
Молодой человек посмотрел в глаза наблюдателю. Подобной смелости сложно было ожидать от случайного знакомого, даже не назвавшего своего имени.
– Меня зовут Адольф. Адольф Шикльгрубер.
– Тогда пойдемте в гаштет и выпьем за знакомство!
Они улыбнулись друг другу и уже через несколько минут сидели в пивной на бульваре Ринг – поистине удивительной венской улице, чья архитектура сочетала в себе все возможные элементы и стили. Здесь были и дома знати, и старинные купеческие лавки, и новые магазины, и аккуратные «дамские» кафе, и вечно кричащие пивные. Разброд и карнавал царил на бульваре Ринг – примерно такой, какой творился сейчас в голове молодого художника, назвавшегося фамилией отца, но по паспорту давно носившего фамилию матери – Гитлер.
– Вы, кажется, сказали, что вы художник?
– Именно так.
– И отчего такой дивный, славящийся своими пейзажами и живописными местами, город не нашел в вашем лице достойного почитателя?
– Я ведь уже обмолвился о том, что я портретист. А местным евреям портреты их нужны как собаке, простите, пятая.
– Разве нет здесь никого, кроме евреев? Вот я, к примеру, не еврей. Я грузин. Конечно, не настолько состоятельный, чтобы позволить себе заказывать собственные изображения в полный рост или на наполеоновом коне. Но все же, мне кажется…
– Сразу видно, что вы не австрияк. Вы совсем не знаете местных нравов. Должно быть, у вас в России засилье евреев не так сильно, как здесь, где сходятся, подобно Риму, все торговые пути и развилки. А их, как правило, привлекает именно торговля. Все эти потомки и порожденцы Ротшильдов просто не могут пройти мимо такого торгового центра как Вена. Оттого их здесь в разы больше, чем коренного населения… Да и вообще – рассудите сами – где их нет? – потягивая пиво из высокого бокала, рассуждал Шикльгрубер. – Власть желтого дьявола так сильна во всем мире, что первейший их носитель – Израилев народ – расселился всюду, и при помощи его порабощает народы, помыкает людьми, устанавливает свою власть, подчас не считающуюся с интересами большинства. Пусть даже национального большинства…
– Не могу об этом судить достоверно, но знаю, что, сколько бы наш нынешний царь ни бил представителей этой нации и не насаждал якобы российскую политику, исключающую их влияние на политические и экономические процессы, а только все без толку. И во власти, и в народе их все больше и больше. Только вот они разные бывают – не все принадлежат к классу тех, кого яро осуждал Карл Маркс.
– А я вообще не о Марксе. Он мне и не нравится совсем. И его классовую теорию я считаю форменным заблуждением. Я о мировом порядке, который зиждется не только и не столько на классовой теории, как на космополитизме. Засилье евреев, имея под собой экономическую подоснову, в итоге приводит к тому, что нации и народы смешиваются под их влиянием и с их помощью и утрачивают национальную самобытность. И исправить ситуацию в настоящее время возможно только революционным путем. Массы не придут к понимаю того, что для них благо, никаким образом, кроме кровопролитного.
