Пытаясь избежать жюль-верновского путешествия по глубинам отчаяния, Мэдди решила занять себя повседневной рутиной. Настало время купания. Она стала раздевать Джека с осторожностью филателиста, тщательно складывая его одежду, когда дверь ее камеры распахнулась, как от взрывной волны.

— И чьи это тут плоды подъема рождаемости?

Голос принадлежал светящемуся лицу с мелкими чертами, похожему на те, которыми кондитеры любят украшать детские торты. Оно прямо-таки источало липкую патоку, пока его хозяйка устраивала свой зад в горошек на узкой койке. Бумажная салфетка, навсегда поселившаяся в кулаке, и бронированные плечики натолкнули Мэдди на малоприятный вывод — перед ней работник социальной сферы.

Тот факт, что Мэдди была одинокой матерью, послужил причиной ее частых контактов с представителями этого вида еще в роддоме. Она подразделяла их на два вида. Любительниц больших свисающих сережек, поборниц теории «это-все-звериный-оскал-капитализма» или Продвинутых Драпировщиц В Шарфики. Женщина же, чье имя, если верить табличке на ее груди, «Эдвина Хелпс», была задрапирована в шарф и украшена меховым бантом, что тут же насторожило Мэдди и навело на мысль о том, что она относилась к подвиду Хитрых. Они коллекционировали трогательные фарфоровые фигурки, которые заказывали по рекламным проспектам из магазинов по почте. Они проводили свободное время, отдаваясь засушиванию цветов и покрытию серебряной краской малюсеньких сосновых шишек, из которых мастерили рождественские украшения для офиса. Лучи солнца никогда не коснутся пустой скороварки в доме Эдвины Хелпс, а стрелка индикатора топлива в ее машине всегда будет показывать полный бак. День начала следующих месячных будет обведен на настольном календаре, а шляпа от дождя, предусмотрительно упакованная в полиэтиленовый пакет, будет ждать своего часа в выдвижном ящике. Она была типичным представителем тех людей, которых англичане называют «вечными старостами». Такие девочки всегда носят с собой на всякий случай тюбик с клотримазолом от молочницы, которой у них никогда не было, но о которой они читали в женском журнале. Они ходят на мужские стрип-шоу «Чипендейл», чтобы смотреть на публику.

— Мои друзья называют меня Двина. А поскольку я являюсь твоим психологом, то мы обязательно станем друзьями. — Она посмотрела на Мэдди взглядом, которым алкоголик смотрит на полную бутылку водки «Смирнофф». — Ты не должна чувствовать себя одинокой. Все мои девочки из отделения «Мать и дитя» эмоционально страдают.

— Я совершенно не нуждаюсь в психологической пластической хирургии, понятно? Единственное, что мне нужно, — это срочное прослушивание в зале суда.

— Мы все жаждем соединиться со своим внутренним ребенком.

Мэдди поморщилась.

— Э… это называется беременность. У меня уже есть контакт с моим ребенком. — Указывая на изогнутую фигурку сына, она просто оперлась о его кроватку.

Двина покачала пальцем.

— За всей твоей бравадой, Мэдлин, скрывается маленькая девочка, которой очень больно.

— А ей положены отдельные деньги на содержание?

— Ты так огрызаешься только потому, что отказываешься от самой себя.

— Еще как отказываюсь. — Снимая с Джека подгузник, Мэдди приклеилась пальцами к липкой ленте. — Я же в тюрьме. — Она стала размахивать рукой, чтобы стряхнуть с нее мокрый подгузник. — Мне отказано в свежих фруктах, длинных вечерах, хорошем кофе, приличной одежде, поздних утренних пробуждениях, крем-брюле и страстном безудержном сексе с жеребчиком по моему выбору…

Эдвина, склонив голову, снисходительно улыбалась.

— Я не настолько проста, как это могло тебе показаться. Я прошла курс «Делового психоанализа», — произнесла она таким тоном, будто эти слова были одновременно талисманом и оберегающим заклятьем. — По-моему, ты должна признать свой гнев. Иначе как ты сможешь осознать его перенесение и неприятие? Я веду семинары по возрождению.

— Главное, чтобы я смогла возродить себя в качестве Богини Любви для миллионеров и избежать растяжек на коже.

— Я еще могу провести основной курс терапии, — доверительно продолжила она, ничуть не смутившись.

— Замечательно. Это как раз то, что надо, — заметила Мэдди, удерживая голое тельце Джека на сгибе руки и одновременно набирая в раковину теплую воду. «Сидя в тюрьме утешься воспоминаниями о своем несчастливом детстве…» — Ээ… По-моему, ничего не выйдет. Кроме того, у меня было неприлично счастливое детство. Песчаные пляжи, голубое небо и ничего опаснее несвежих креветок в радиусе нескольких километров.

Двина с радостью ухватилась за тему:

— Это синдром подавленной памяти, дорогуша. Мы, психоаналитики, знаем, что чем сильнее пациент отрицает факт насилия, которое он пережил в детстве, тем тщательнее мы должны искать его признаки.

Мэдди слушала лишь вполуха.

— Да-да. — Когда раковина наполнилась, она одной рукой завернула вентили на кране и, пробуя температуру воды локтем, выплеснула на пол большую порцию воды. Она добавила в раковину немного детского мыла, которым ее снабдили в тюрьме, и стала медленно опускать Джека в воду. Он лихо выскользнул из ее рук и погрузился под воду. — Черт!

— Посмотри сама на факты, Мэдлин. Отсутствие карьерного роста, низкая самооценка, — психолог-самоучка отмечала недостатки Мэдди, загибая продезинфицированные пальцы, — тюремное заключение, рождение и воспитание ребенка без отца — разве такая жизнь свидетельствует о счастливом детстве?

Всякий раз, когда Мэдди пыталась ухватить мокрое тело Джека, он выскальзывал из ее дрожащих рук. Она макала его в раковину, как чайный пакетик в чашку. Двина оттолкнула Мэдди и с показательным проворством изъяла Джека из раковины и укутала в полотенце. Мэдди ужаснулась от собственной неумелости и почувствовала, как к горлу подкатывает комок.

— Я знаю, что ты чувствуешь, Мэдлин, правда. Ты не преступница, дорогуша. Ты была вынуждена пойти на это ради него. — Ловкими пальцами она ополоснула маленькую головку Джека, промокнула полотенцем его пушистые волосы, присыпала пудрой и положила на кровать. — Ты — жертва обстоятельств. Я лишь хочу, чтобы ты поняла, что в твоих силах изменить эти обстоятельства. Существует огромное множество любящих семейных пар, которые с радостью создадут этому славному малютке все для полноценной, нормальной жизни. — Мэдди вдруг ощутила, как внутри у нее все сжалось от холодного липкого страха. — Такой поступок пробудит сочувствие к тебе у любого судьи. А потом ты сможешь начать жизнь с нового листа, ничем не обремененная. По-моему, ты тоже это чувствуешь и думаешь об этом, только не смеешь высказать вслух.

Мэдди коршуном кинулась на своего ребенка и прижала к себе.

— Ты обо мне ничего не знаешь!

— Я прохожу обучение на психотерапевта. Все знать — моя профессия.

— А кто твой учитель? Доктор Сюс? Я не отдам своего ребенка.

— Дело в том, Мэдлин, что если тебя осудят на срок больше восемнадцати месяцев…

— Восемнадцать месяцев?

— О да. В эти дни с милосердием совсем туго. Я не знаю другого правительства, которое с таким энтузиазмом подходило бы к осуществлению наказания. — С ее пояса свесилась цепочка с большим ключом и свистком. Она быстро заправила ее в кожаную дамскую сумочку на своем бедре. — Было бы очень жестоко держать ребенка рядом с собой сейчас только затем, чтобы позже передать его приемным родителям. Просто представь себе: он выйдет в новый, пугающий его мир, боясь шума машин, лая собак! Почему тебе уже сейчас не отдать его счастливой любящей семье? Я могу все организовать… Или ты предпочтешь поручить его заботе государства? — Двина выудила из сумочки пудреницу и стала исследовать свое отражение. — Судя по тому, что говорит сержант Слайн, у тебя нет ни постоянного адреса, ни денег, ни поддержки отца или близких. Ему будет очень легко представить тебя матерью, не способной заботиться о своем ребенке.

Эти слова обдали Мэдди леденящим холодом.