- Да здравствует император, долой варваров!(2)
Мэри-сан и Изуми попятились. Он спиной оттолкнул Изуми к матери и остановился посреди тропинки. Из зарослей на тропинку выскочили трое - не сказать, что оборванцы, но и хорошо одетыми их не назовешь.
- В сторону, мальчишка! Ты защищаешь варваров?
Голос низкий, грубый и произношение выдает выходца из Тоса. Соджи медленно обнажил меч, досадуя, что не удосужился заглянуть к шлифовальщику - после того боя в лесу наверняка остались зазубрины, вряд ли он сам мог отполировать и наточить лезвие так, как это сделал бы опытный мастер.
- Ты кто таков, наглец? - снова спросил тот, с выговором Тоса.
- Окита Соджи, школа Теннен Ришин.
Противники замерли, двое из них даже опустили мечи, и в другое время Соджи порадовался бы тому, что его имя явно не было для них незнакомым.
- Канаяма Гэнноскэ, - отозвался тот, у которого был акцент Тоса. Меча он не опустил.
…Когда на тебя летят враги, время словно замедляется. Можно поудобнее перехватить катану и выбрать момент для выпада. Одного отмахнуть вправо, легко, словно срубив деревцо. И, не оглядываясь, к главарю. Не оглядываясь. Сзади послышался сдавленный крик, шипение и бульканье, с каким кровь бьет из перерезанной жилы; косой удар, располосовавший противника, не оставлял тому шанса.
Второго пропустить мимо себя слева, и сталь догонит его бок. И снова догонит – когда он завалится назад, вытаращив глаза, выбросив перед собой скрюченные близящейся смертью пальцы.
С главарем пришлось повозиться - он был силен, и они трижды вошли клинок в клинок, пока Соджи, меняя позицию, не удалось подловить в ударе поднятую руку противника - отрубленная, срезанная как бритвой, она отлетела прочь, все еще сжимая меч.
Заливаясь кровью, Канаяма отшатнулся в заросли и потерял равновесие. Соджи шагнул к нему. Канаяма не отрывал от лица Соджи взгляда, полного безумной ярости и столь же безумной боли, он с хрипом хватал ртом воздух, а пальцы его нащупывали рукоять вакидзаси. И в этот момент под ноги Соджи кинулось черное звериное тельце - так неожиданно, что он запнулся, качнулся вперед, и вакидзаси Канаямы пропорол его бок. В ярости Соджи ударил мечом почти не глядя - и Канаяма упал навзнич с перерезанным горлом, широко разинув рот в немом крике. А Соджи, не удерживая руки, возвратным движением рубанул было по черному кошачьему тельцу - но рука его замерла под отчаянный вопль Изуми:
- Нет! Соджи, не надо!!
И лезвие остановилось в полсуна(3) от уха черного кота, который сидел у тропинки как ни в чем не бывало.
***
Сайто
Если сесть в тени под самым окном, то есть шанс, что тебя никто не увидит. Хотя уж кто-то, а Окита способен увидеть черную кошку в темной комнате, даже если ее там нет.
Удержать удар за полсуна от цели - если он умел это делать даже в шестнадцать, немудрено, что ему не было равных как мечнику. А рана ничего, пустяковая, только кожу пропороло. Заживет
- Боюсь, это были те же негодяи, которые недавно напали на американских моряков в Симода, - говорил Доннел, расхаживая взад и вперед по комнате. Окита, придерживая на боку пропитанную каким-то снадобьем повязку, старался не смотреть на него - от этих шаганий взад-вперед у него, наверное, слегка кружилась голова. - О чем вы думали, когда сражались с ними, Окита-сан?
Доннел повторил свой вопрос дважды, прежде чем до Окиты дошел его смысл.
- Я не знаю… Наверное, ни о чем, - ответил он, наконец.
Черный кот пошевелил ухом и презрительно сощурился - не могло быть вопроса глупее! Как можно думать во время такого боя? Ты сам превращаешься в клинок, и он превращается в тебя, ты с ним - одно. Иначе ты не успеешь… ничего не успеешь…
- Я поражена. Никогда бы не подумала, - говорила Доннелу жена, когда после ужина они сидели перед поднятыми ситоми и смотрели на темный сад. В саду по осеннему шуршали невидимые людям в темноте мыши, шептался с листьями ветерок, все это отвлекало и мешало слушать.
- Никогда бы не подумала, что такой скромный, деликатный, чувствительный паренек может так хладнокровно убивать. Он же сам почти ребенок! - взволнованно говорила женщина.
- Ты неправа, Мэри, - мягко возражал мужчина. - Как раз-таки только дети и могут быть так невинно-жестоки. Кроме того, если бы он промедлил хоть чуть-чуть - вас с Ирен убили бы.
- Но ведь мы ничего не сделали тем людям! - воскликнула женщина. - Он даже не дал мне возможности поговорить с ними, сразу за меч. И Ирен… Ирен тоже хороша - ведет себя, словно не перед ее носом только что убили троих людей незнамо за что, словно так и надо. Хорошо, что у нее потом хватило ума не дать зарубить еще и несчастное животное.
Спустилась глухая осенняя ночь, и он выскользнул в сад прежде, чем ситоми были опущены. Над садом висел грустный лунный серп, а в саду тихой тенью застыла та самая Вечность, с которой он решил побороться. Вечность безучастно заглянула пустыми темными глазницами в желтые кошачьи глаза. Жаль, что эта девушка остановила Окиту. Один удар мечом - и все было бы закончено. Его дело было бы сделано, он был бы свободен.
“Бакэмоно”(4), - прошипел сегодня вслед ему садовник, который несомненно узнал от девочки все детали происшествия - такая уж она, дружит со всеми, даже со слугами. Бакэмоно… Лишиться хвоста в его планы не входило, поэтому на глаза садовнику лучше впредь попадаться как можно реже.
***
Окита
Прошла осень и пришла зима. В последний месяц года в усадьбу Сэги принесли новость - переводчик американского посла Харриса, Генри Хьюскен был атакован неизвестными, когда возвращался с обеда у немецкого посланника графа Фридриха Эйленбургского.
“Мистер Хьюскен получил смертельные ранения и скончался в храме Дзэнфуку-дзи, куда был перенесен своими слугами”, - говорилось в сообщении. Заканчивалось оно предупреждением о том, что все иностранные подданые должны быть чрезвычайно осторожны, так как группы ронинов, именовавших себя “людьми благородной цели”(5), продолжают нападения на иностранные миссии и резиденции иностранных граждан.
Доннеру-сэнсэй этим сообщением был не слишком обеспокоен - он теперь все больше времени проводил дома, так что Соджи реже нужно было приходить в усадьбу Сэги. Словно по молчаливому сговору, никто ни сном ни духом не поминал об осеннем нападении. Краем уха Соджи слышал, что трое самураев, приставленных охранять Хьюскена, просто оставили его и не стали мешать четырем убийцам (поговаривали, что они были из Сацума). Один из охранников был дальним родственником старого мастера Шюсая, носил фамилию Кондо и звался Наосабуро. Мастер Шюсай считал, что охранники поступили правильно, потому что Хьюскен был негодяем даже среди иностранцев.
- Подумать только, они вместе с послом Харрису забили корову на территории храма, разделали тушу и жарили мясо! - восклицал старый мастер.
Кондо-сэнсэй, однако, не соглашася с приемным отцом - он считал, что было бы честнее вовсе не браться охранять иностранца, раз уж Наосабуро был заодно с “людьми благородной цели”. А вот Яманами неожиданно для Соджи встал на сторону старого мастера.
- Иностранцы не выбирали средств, когда склоняли бакуфу к неравноправным договорам, - сказал он. - Значит, и мы можем поступать так же.
Соджи во время этих бесед молчал и делал вид, что вовсе и не слушает - брал какую-нибудь деревяшку и вырезал фигурки, которые дарил потом племянникам или маленькой дочери Кондо-сэнсэя. Но после слов Яманами у него внутри все сжалось - он уже жалел, что рассказал Яманами про нападение на Мэри-сан и Изуми.
- А ты что скажешь, Тоши? - спрашивал Кондо-сэнсэй Хиджикату. Тот держал нейтралитет - вернее, делал вид, что его вовсе не интересовали эти разговоры.
- А что сказать? Время сейчас как раз для того, чтобы сделать что-нибудь значительное и прославиться, - лениво протянул Хиджиката, по своему обыкновению сидя спиной к остальным у самого выхода на энгаву и не поворачивая головы. - Я ведь обещал сделать вас даймё, Исами-сан?
