С этими словами сайл протягивает языком откуда-то сверху, наверняка из пасти, странный предмет, висящий на шнурке.

Высвободив одну руку, перехватываю. Что-то вроде амулета или талисмана, кристалл в сетчатой оправе. Но если рассмотреть поближе, заметно, что за сотнями полированных граней скрыта многослойная структура, отражающая свет как бы изнутри, и преломляющая его мириадами искр.

— Что это?

— Рой хранит на них информацию. Память, что больше не нужна. Что не используют.

— И как ей пользоваться? — взвешиваю на ладони камушек, оказавшийся неожиданно тяжёлым.

— Через изучатель.

— О, у меня будет своя машина?

— оживляюсь.

— Да. В следующий цикл соберут.

— Теперь я настоящий, видный Архивариус. Может, у меня ещё и полосы будут?

— Ещё? — уточняет Мэлло.

— В смысле «ещё?», — начинаю фразу, но осекаюсь.

Они уже есть! Верчусь в «объятьях» сайла, пытаясь разглядеть через плечо, но то ли ничего там нет, то ли я недостаточно гибок.

Мэлло же, видимо, расценив всё по-своему, выпускает меня, втягивает конечности под пластины, и ложится на противоположной от работающих машин стороне, слева, но теперь уже рядом, так, что его голова находится около моих ног.

— И где они? — спрашиваю, на самом деле уже догадавшись, и одновременно не желая принимать правду.

— Ник не видит? У дыхательных щелей.

На лице. И значит, то, что я был на всеобщем обозрении под папуаса размалёван, это была так, прелюдия. А теперь мне придётся ходить с двумя зигзагами на носу, кто бы знал, какого ещё цвета, хорошо, если белого. И что-то мне подсказывает, что стирать их будет нельзя.

А самое странно-комичное, что для Архивариуса это «как положено». Значит, весь Рой так считает и пытается подогнать меня, другой биологический вид, под свои рамки. Но получается же!

— Мэлло, — окликиваю сайла, и он реагирует на это свечением полос у глаз, — а эти машины что делают?

— Отопление. Ник мёрзнет, Ник может умереть.

— Наконец-то дошло! А раньше можно было, когда я мёрз, как собака?

— Нет, Ник. Ресурсы. Ограничены…

— Я понял, — перебиваю неловкие попытки сайла объяснить. — Мне уже начинает нравиться быть частью Роя. Но я теперь… твоя «стая». С этим что делать?

— Нет понимания.

Едва не чертыхаюсь. Придётся теперь объясняться, пытаясь хоть как-то обличить неловкость в слова:

— Ну… если всегда так нужно, как ты делал… мне больно было, и… я не смогу работать, если так будет! — хватаюсь я за спасительный аргумент.

— Не нужно. Не бойся, Ник.

— Я не боюсь, — стискиваю кулаки так, что кости ноют, — но ты делал мне больно. Долго. Публично. Опять, опять и опять! А я… я должен был улыбаться!

Сдерживаю злые слёзы, выступившие на глазах. Унизительно. Как же это было унизительно!

— Не смог сразу. Не хотел. Знал, что Нику больно, — Мэлло перешёл на обезличенные фразы, нервничает.

— Знал и продолжал, — зло выдыхаю, но поднимаю руку, прерывая возражения или объяснения сайла. — Так было нужно, ритуал. И сколько ещё таких будет? Сколько раз меня ещё разденут и распнут, сколько раз надругаются? Я устал, Мэлло. Я просто устал.

Ложусь и, после некоторых усилий, поворачиваюсь на бок, отвернувшись от сайла. Мне холодно, и ноги уже чувствуются, но как огромные тюфяки, набитые острой соломой.

Но ткань-одеяло натянуть не успеваю, меня опережает Мэлло, укрыв меня им аккуратно и заботливо. Где он только информации нахватался? Может, фильм какой человеческий посмотрел? Только разве есть фильм, где одеяло поправляет языком-щупальцем инсектоморф с другой планеты?

— Я спать буду. Ты здесь останешься?

— Да, — просто отзывается сайл.

— А тебе разве не нужно работать?

— Нужно.

— Так, а что ты лапы пролёживаешь здесь? Мне ничего не нужно, можешь не сторожить!

Интересно, а то, что я вылёживаюсь, вместо того, чтобы пытаться начинать работать, это ничего? Хотя я уверен, что мне уже оказывают всякие послабления, и будут оказывать и дальше — впахивать по несколько суток подряд, как сайлы, я просто физически не способен. А сейчас только лежать, ныть, и ворчать могу.

— У единиц есть время на общение.

— Особенно со стаей? — усмехаюсь.

— Да.

Ворочаюсь, но, как ни странно, пригреваюсь и наваливается сонная дрёма. Сайл никуда не уходит, я слышу его пульс за спиной, ровный и убаюкивающий. Нашёл время со мной, как со «стаей» общаться, тоже! Я же и вопросов больше не задаю, и точно уже совсем скоро засоплю в две ноздри… виноват, «дыхательные щели»! Да кто знает, что в его глазастой голове или где у них там мозг, происходит! Может, он передёргивает на меня, пока я сплю. Кстати, интересно, чем он это делает? Языком? Или передними конечностями дотягивается? А, может, в Рое вообще так не принято? Очередные дурацкие вопросы…

========== 22. Подарил звёздный свет, заключённый в камень, ==========

Специально не смотрю, но взгляд нет-нет да и выхватит часть отражённого от полированного корпуса машины лица. Обычного, сосредоточенно-утомлённого, с ярким шрамом на скуле, но… ещё и размеченного серебристо-белым.

Полосы, знак Архивариуса, нестираемые, тонкие, почти изящные, точно и ровно повторяют надлежащий зигзаг в очаровательной миниатюре, и не делают меня похожим на папуаса. Но и не заметить их — невозможно. Хорошо, что у меня пока нет обязанностей — ни формальных, ни по совести. Возиться с выданной мне машиной-изучателем, синевато-серой, новенькой, перебирающей ходильными лапками как будто в нетерпении, пока я упорно, хоть и с сомнительным успехом, пытаюсь передать ей мысли, не в пример интересней. И человеческого общества совсем я не лишён — позади меня в комнате с преобразователем возится Белоснежка, который явился без приглашения, а теперь пытается меня разговорить через открытый дверной проём:

— Вылез бы из норы, посмотрел, как сайлы в «Лего» соревнуются. Уржёшься.

— Соревнуются? Кто больше сожрёт, что ли? — раздражённо бурчу, оформленная мысль снова сорвалась, изучатель опять зажёг индикатор ожидания.

— Веселей, говорю же, пойди посмотри, мать моя, под себя сходишь от смеха!

Переводчик подал безупречный сигнал в мозг, но звонкое «Mamma Mia» достигло уха раньше. И абсолютно понятно и так.

— Если ты уже это видел, то, надеюсь, переоделся, прежде чем ко мне идти?

— Тебе никогда не изменяет оптимизм, упрямство и чувство юмора. Я серьёзно стараюсь тебя расшевелить, а то ты заперся здесь, как отшельник.

— Ну ладно, — тяну и сажусь на пол, в очередной раз хоть временно, но сдавшись, — что они там такое делают невъебенно смешное, что это нужно видеть? Башни строят, в войнушку играют?

— Ник, ругайся, пожалуйста, попроще, ты не представляешь, какой перевод выходит, — просит Белоснежка, даже высунувшись из проёма по пояс. — Не знаю, как их забава называется, только они соорудили большую однослойную площадку из «Лего», и пытаются прикрепить туда детали сверху. Уровни сложности есть, по размеру детальки.

— И чего в этом трудного? Трёхлетние дети справятся.

— Я же говорю, лучше посмотри, — Белоснежка подходит ко мне, — они их в руки берут и разбегаются. Не видят же под собой.

Кажется, теперь до меня дошло. Мэлло, когда «обнимал» меня, не видел. У сайлов под мордой — слепая зона. Но играют… надо же. Сайлы, как мне казалось, существа слишком целеустремлённые и серьёзные, чтобы играть, разве что за людьми повторить.

— Может, и посмотрю. Ты закончил?

— Вроде бы да. Конечно, я не Гордон Рамзи, но лучше, чем было. Только выбор будет пока случайным, получишь то ли пасту, то ли пиццу, то ли лазанью… как повезёт.

— Это я понял. Не понял, зачем ты вообще это делаешь.

— Потому что я повар, и это всё, что я умею. Готовить. Даже на такой технике научился, — Адам садится рядом со мной на пол.

— Я не это спросил, — раздражаюсь.

— Ты вообще, что ли, ничего не знаешь? Твой сайл не рассказывал?