— К-куда?

— Кое-что посмотрим! Чудо! — оборачивается через плечо парень, прижимающий к груди блокнот и пару карандашей.

Хочется спросить, что за чудо-то такое, но тогда оно станет уже не сюрпризом, ведь так? Вместо этого говорю:

— Ты же в курсе, что я не понимаю немецкий?

— А ты что, вслух прочитать не догадался? Корявый перевод, но получил бы! Я вот даже вашу “кии-рил-иицу” — по слогам тянет Влад, — читать учусь, Маркус мне транслит делает. Ваши ударения — ужасны!

— Русский — один из самых сложных языков! — отзываюсь.

Замечаю, что не только мы куда-то торопимся, в Улье наблюдается общее оживление, сайлы, попадающиеся нам на пути, кучкуются, как-бы что-то обсуждая между собой, или движутся в таком же, как наше, направлении.

Значит, чудо явно посерьёзней, скажем, Белоснежки с букетом цветов, пытающегося признаться Владу в чувствах, и его дух охватывает весь Улей. Возможно, лиловый сайл ушёл так быстро тоже потому, что хотел на него посмотреть. Архивариусам же интересно.

Наконец, мы пробираемся через уплотнившийся поток инсектоидов в одну из зал, в которой чудо — вот оно. Маленькое, ярко-бордовое, взъерошенное.

Живой новорожденный крошечный сайл. Детёныш. Первый, родившийся на Земле. Бегает смешно, как жеребёнок или щенок — делая слишком большие, неритмичные шаги, путается в своих лапках, встряхивает шестиглазой головой, покрытой невыросшими, и от этого топорщащимися в разные стороны, пластинами. Ничуть не боится сайлов вокруг, наоборот, тянется к ним, иногда выпуская из пасти язык и просто забавляясь им, как слонёнок хоботом.

Отец же, серо-стальной, крупный, с петлёй Воина на боку, не подпускает сына к любопытствующей толпе, иногда толкая его мордой или подтягивая дополнительной конечностью к себе поближе. Хотя сайлы вокруг ведут себя весьма тактично — немного постоят и уходят, уступая место новым. Не люди, что умилительных зверят и младенцев могут замучить до нервного срыва, а то и до смерти, как дельфинят, например.

— Я Адама не стал с собой брать, — делится Влад, уже старательно чёркающий в своём блокноте, — потому что он сказал, что передушил бы всех сайлов, пока они такие вот, маленькие.

— Могу понять. Ты не интересовался, что стало с мамой этого детёныша?

— Да, это… — Влад стискивает карандаш. — Но он же не виноват!

Маленький сайл резвится под надзором строгого и гордого папы, сразу сделавшись чудом, героем дня и надеждой целой расы. Ему невдомёк, что его жизнь обеспечила жизнь безымянной человеческой девушки.

— Он милый, Влад. Но это знак того, что Рой — не остановится. И наших детей и женщин сайлы не щадили. Мы вымерли, как вид.

— Может, и не совсем, — как-то хитро улыбается Влад. — Пойдём со мной к Адаму, расскажу тебе кое-что по дороге. Опусти нас, пап, — похлопывает он сайла под нами.

Инсектоид легко ссаживает нас обоих сразу сильным языком, Влад тянет меня за руку меж конечностей разных сайлов к стене, а потом в один из боковых коридоров, где сверяется с картой на браслете, а затем спрашивает у меня:

— Ник, скажи, где находятся все девушки?

— Либо мертвы, либо вынашивают сайлов, — буркаю.

— А если подумать? — продолжает улыбаться Влад. — Сайлов едва ли полмиллиарда, дети будут далеко не у всех. Получается солидный профицит. А мужчин сколько?

— «Профицит»… слово больно умное, — раздражаюсь я. — Просто скажи, к чему ты клонишь.

— К тому, — охотно поясняет Влад, — что где-то находится очень много молодых людей.

— Может, их уже на консервы переработали, — пожимаю плечами.

— Сайлы не едят людей! — возмущается Влад. — Какой ты непонятливый, Ник! С Архивариусом живёшь, а о Даре не слышал?

— Слышал, — уже заинтересовываюсь, — но что это — так и не понял.

— Я сам до конца не знаю, — мнётся вампирёныш, — но это точно какая-то технология. Сайлы что-то строят внутри этого Улья — обводит руками стены коридора, по которому мы не спеша идём, — подземное.

— Хочешь сказать, люди у них — рабы?

— Нет, — Влад мотает головой, украшенной косами хитрого плетения, — подопытные. Сайлы первый раз столкнулись с существами, у которых нет “коллективного разума”.

— Получается, мы самый отсталый разумный вид во Вселенной, — вздыхаю.

— Не совсем. Рой очень удивляет то, сколько приспособлений для коммуникации мы придумали, как разнообразно наше общение.

— Меня это как-то не утешает. А этот “Дар” как к нам относится?

— С ним проблемы, мне кажется. Поэтому население Земли до минимума и сократили, поэтому и согнали куда-то всех вместе. Сайлы честно хотят заплатить нам, и очень стараются.

— А ты точно просто-напросто не выгораживаешь убийц целого разумного вида, человечества, потому что двое из них о тебе заботятся? — заявляю небрежно и грубовато.

Влад останавливается, оборачивается ко мне и произносит неожиданно серьёзно:

— Я, как и ты, просто пытаюсь понять. Можешь мне не верить, но всё, что я тебе сказал — собрано по крупицам информации и слухам, но, наверняка, правда.

— Я тебе верю, — успокаиваю парня. — Но до конца простить их — никогда не смогу.

— А только одного? — Влад снова хитро улыбается. — Своего Архивариуса, скажем?

— У него дома — девушка в стеклянном сосуде, которая скоро умрёт. Так что нет. Не смогу.

Хотя я не совсем честен. Это сейчас мне легко произносить правильные, горькие слова, строить из себя скорбного циника. Когда же навстречу мне распахивается тёмно-фиолетовый, подведённый лазурными полосами, космос глаз Мэлло, я готов искать любое, даже самое слабое, оправдание, не только ему, но и всему Рою.

Это не поддающиеся логике чувство, кажется, только проклюнулось во мне из смеси покоя, комфорта, безопасности, из крошек внимания к своей персоне со стороны сайла, но уже — огромное, больше меня самого, и пугает, жутко пугает. Кажется, с ним не справиться, только бы удержать внутри, в себе, ни с кем не поделиться, попробовать задушить, загнать поглубже за то, что неправильное… Всё неправильное. Наш мир, прошлый и настоящий, Мэлло этот привязавшийся и я сам. Так нельзя. Мальчикам нужны девочки, ну, на крайний случай, мальчики, но никак не инсектоиды с других планет…

Помешательство от затяжного стресса, вот что это такое. Протекающая понемногу крышечка на разуме. Мне бы полечиться, отоспаться, отъесться хорошенько, а уж потом рассуждать. Я буду над этим смеяться, уверен. Мне и сейчас смешно.

— Прости, — пытается извиниться передо мной Влад, и всю оставшуюся дорогу до имитированных человеческих жилищ молчит.

Белоснежка уже поджидает его на входе, увидев рядом меня — нехорошо меняется в бледном лице, но всё же заговаривает с Владом:

— Я лишнего наговорил, наверное. Я не в себе немного был, я…

— Знаю, — тепло отвечает Влад, — но ты же помнишь, много кто пытается повлиять на твоего сайла, но пока… И вот ещё что…

“Вампирёныш”, одёрнув шарф, шагает к альбиносу, приподнимается на носочки и… целует того в бледные губы. Проделав это, чуть отстраняется и произносит, смеясь:

— Невозможно уже смотреть было, как ты изводишься. Мы теперь встречаемся, если что. Ник по нашему делу пройдёт в качестве свидетеля!

— А? Да? — только и получается ответить на это Белоснежке.

— Кстати, — обращается Влад уже ко мне, — я тебя привёл показать, как мы обустроили тебе твоё жилище. Кое-что поменяли, сам посмотришь, хорошо?

Киваю. Стараюсь улыбаться как-то не так явно, заметив, входя в комплекс, как альбинос делает попытку неловко обнять своего новоявленного парня. Надеюсь, хоть у них всё будет хорошо. По сравнению с тем, что начал ощущать в себе я, то, что Владу тринадцать, Белоснежке — явно за двадцать, и они оба — мальчики, — махровая сказка для самых маленьких.

В общей комнате, обозванной Лепрозорием, я сначала теряюсь, но вспоминаю, что вход в теперь уже мою комнату где-то слева. Находится он без труда — на двери, поверх какой-то полуистёртой надписи, выведено серым грифелем, с вензелями и слегка наискосок «Nick». Известно, чья работа.