Наблюдаю из дверей, как они идут по дорожке к машине, тихо переговариваясь. Косятся на дом, и я могу прочитать по губам: «педики». Потом смеются. Захлопываю дверь. Я зол.

Из спальни высовывается Бек:

— Ушли? Я здорово пересрал!

— Иди подмойся, — рявкаю на него.

— Вот спасибо, — хмыкает, — а таблеточки не найдётся?

— Вечером, — обнадёживаю.

— Доживу, — оптимистично заявляет парень и в самом деле направляется в ванную.

— А чего они хотели? — спрашивает птенчик, обернувшись.

На кухне восхитительный запах гренок, милый, в забавно завязанном фартучке, их жарит у плиты.

— Да так, — утаиваю я, — кое-что спрашивали. Не про Бека и Чара.

— И хорошо, — сияет птенчик, — только жалко, что ушли. Я их угостить хотел.

Вот интересно, может ли в нём закончиться доброта, если он так и будет её раздавать всем подряд, бесплатно и искренне? Беречь его надо, как последнее чудо этого мира.

— Давай мне, — беру тарелку, — я более благодарный кушатель.

Возможно, таким вкусным «бедного рыцаря», это блюдо из четырёх ингредиентов — хлеба, яйца, сахара и молока, делает пятый компонент. Тот, кто их готовит.

Частенько проношу мимо рта, пока ем, потому что не отрываясь смотрю на него. И мне спокойно и тепло. Мне уютно. Внутри меня снова змея повышенной пушистости и милоты. Любимый заметил это, и нет-нет, да и стрельнет глазками в мою сторону. Влечение. «Химия». Наврал ты, пичужка мелкая, насчёт того, что тебе безразлично. Ох как наврал.

Гренки он ест странно — не кусает, а отщипывает руками кусочки, все пальчики покрыты маслом. Это так трогательно. Я бы сказал, что всё больше в него влюбляюсь. Только это неправда. Больше, чем сейчас, невозможно любить вообще.

— Сестра сказала, мне домой надо.

Доел, облизывает пальчики. Он вообще понимает, как это сексуально выглядит? Похоже, что нет.

— Ты вообще слушаешь? Домой, говорю, пойду.

— Зачем? — стряхиваю я с себя заворожённое оцепенение, — оставайся.

— Родители вернутся, показаться им надо.

Я понимаю. Сложно будет убедительно объяснить им, где ночевал их домашний милый мальчик.

— Я отвезу тебя, дороги прочистили.

— Правда? — оживляется любимый.

— Правда. Одевайся.

Не хочется его отпускать, но и наглеть тоже не сто́ит. Скутеретта фыркает, но заводится сразу. Молодчина, детка, не подвела.

— Шлем нужен? — спрашиваю у птенчика.

— Убить меня хочешь?

Вообще, за езду без шлема положен неплохой такой штраф. Не для меня и не в этом городе. Я всех дорожных патрульных знаю.

— Тогда держись крепче, не мопед.

Решаю прокатить его по окружной за городом, через мост. Светает уже, и снег блестит розовато-красным, но тени ещё глубокие. Красиво. Ветрено. Любимый крепко вцепился, устроил голову у меня на плече сзади. Я нарочно гоню. Смертельную скорость всё равно не наберёшь, а тащиться улиткой нет смысла. Да и к Беку вернуться надо побыстрее. Кто знает, сколько он пробудет «нормальным».

Паркуюсь лихо, чтобы заднее колесо описало правильный полукруг. Птенчик спрыгивает и, подтянувшись, прощается со мной. Целует. Глубоко и нежно. Безобразник. Развращённая пичужка. Негодник. Нас же полквартала могут увидеть. «А не плевать ли мне?» — спрашиваю себя. «Правильно, плевать» — себе же и отвечаю.

Как всегда, слежу, чтобы он добежал по дорожке до двери, и только потом уезжаю. На обратном пути заворачиваю в магазин за продуктами, а у своего дома обнаруживаю гостя. Нащупываю пистолет, но, наверное, он не нужен.

— Утра, — пристегнув скутеретту, здороваюсь.

— Утра, — отвечает Чар.

Выглядит он уже по-другому. Волосы убраны в хвост, вид усталый и помятый. Наверное, непросто следить за имиджем, когда одна рука не работает. Один.

— Какими судьбами?

— Да это, — мнётся, — передай Беку.

Протягивает мне бумажный пакет. Обычный такой, магазинный.

— И что там? Бомба?

— Нет. Таблетки.

— Не смог застрелить, так отравить собрался?

Почему-то Чар теряется, и выглядит обиженно:

— Нет, я помочь…

— Наркотики?

— Нет, ну… не совсем. Обезболивающие там…

— Заходи, — я отпираю дверь, — ты не торопишься?

Мнётся на пороге:

— Да нет, я пойду…

— Не переживай, насиловать не будем.

Вспыхивает, но всё же заходит. Навстречу ему из кухни высовывается довольный Бек:

— О, Чарли, заходи. Есть будешь?

Я протягиваю ему пакеты из магазина:

— Разложи.

Ворчит что-то типа «я тебе не жена». Но куда он денется. На мои харчи живёт, как-никак.

В очередной раз оккупирую диван, планируя доспать всё-таки. Отдохнуть и вылечиться мне надо, вот что.

— Чар, — окрикиваю я блондина. — Это вы фотографа убили?

— Ну мы, — неохотно отзывается блондин, — не я.

— За что?

— Я хер знаю. Не поладил с кем-то.

— Доиграетесь, — уведомляю я его.

— Надеюсь, успею свинтить, — отзывается.

— Так кого вы там грохнули? — оживляется ещё вчера «сбежавший» Бек.

— Ребята, — перебиваю я их, — не шумите сильно. И ведите себя хорошо, на вас кондомов не напасёшься!

Отворачиваюсь к стенке и пытаюсь заснуть. Сомневаюсь, что вполне сейчас здоровый Бек не справится с увечным Чаром в случае чего. А у меня Glock под подушкой. И мимо меня пройти в коридоре тихо — нереально. Это мой дом, и я знаю, как скрипят половицы.

В детстве я выключал фонарик, с которым читал. И сейчас я сразу проснусь от этого звука. Проверил вчера на птенчике, встававшем ночью в туалет.

Так и выходит — парни, направляющиеся к двери, обнаружены. Бек, защёлкнув замок, подходит:

— Привяжи меня, что ли. Плохо мне.

Выполняю его просьбу, спрашиваю:

— Ты какого хрена лыбишься?

Бек осторожно трогает пальцем свою нижнюю губу и отвечает:

— Скажи мне, как шлюха шлюхе — нас часто целуют?

— Я ему передам, — усмехаюсь, — что он у половины страны через это отсосал.

— Ты просто завидуешь, — показывает мне язык.

Я вот так и знал. Окрутит Чара эта смуглая бестия, ох окрутит! Да и меня бы этот дьявол окрутил бы в два счёта, не отдай я сердце ангелу.

— Мне тоже обломилось, — показываю ему «фак».

И это правда, ещё ощущаю вкус губ любимого. Это мне весь мир завидует.

— Ты ему хоть подарок-то купил? — Бек откидывается на кровати, ослабев. — Новый Год завтра.

Мою-то мать. Действительно.

========== 16. Подарок ==========

Бек, отражённый в зеркале, смотрит на то, как я поправляю рубашку, закрепляю запонки и решаю, оставить ли верхнюю пуговицу расстёгнутой, тяжёлым недобрым взглядом.

— Что? — наконец спрашиваю его, обернувшись.

Прихлёбывает из кружки, только потом отвечает:

— Я надеялся, ты не такой.

Толкаю его в грудь, чтобы ушёл с дороги.

— Не тебе меня винить.

— Он узнает, — устало произносит Бек.

— Когда тебе удастся вырастить две тысячи цехинов на волшебном поле в Болвании, тогда я тебя послушаюсь.

Захлопываю дверь, уже на улице застёгиваю куртку. Я жутко зол. Избить его, что ли, чтобы знал своё место? Змея, ты, конечно, всегда даёшь хорошие советы, но бить людей 24/7 всё же нельзя.

Интересно, выставят ли Чаровы дружки мне свою «nota bene», если я продолжу работать? Или их только «коты» интересуют? Поживём — увидим, расставаться ни с ремеслом, ни с пистолетом я не собирался. Ещё никто, закопав пять золотых, не собирал с дерева две тысячи. Даже бизнес так не работает.

Город был наполнен суетящимися людьми, как разворошённый муравейник. Не только Новый Год, ещё один праздник, Хогманей. До сих пор остались люди, которые искренне его отмечают, поэтому фейерверки в магазинчиках уже заканчиваются. «Тоже килт достать, что ли?» — усмехнулся я про себя. Да ну, двадцать первый век на дворе!

Хотя на любимого в килте я б посмотрел. Представив его почему-то в женском укороченном, и белых, явно не традиционных, чулочках, хмыкнул и помотал головой. Привидится же такое.