– Идея хороша, но препятствий чрезвычайно много, – рассудил Шагин-Гирей. – В прежние годы и ногайские орды, и татары мирно уживались в одном ханстве. Как сераскир я должен признать, что в данный момент между ордами нет согласия.

Джан-Мамбет вспыхнул, поднял свой дребезжащий голосок:

– Достославный Шагин из рода Гиреев! Аллах свидетель, что ратовал я перед мурзами и царицей русской Екатериной, чтобы стал ты сераскиром… Ты говоришь пустые слова! Ногайцы должны образовать свое ханство! Мы хотим навечно иметь землю, собственную страну. Мы заслуживаем этого так же, как и достославные татары.

– Мы кровью и мечом завоевали свою землю и по сей день отстаиваем ее! – с пафосом выкрикнул сераскир. – А у ногайских орд, вверенных мне, приверженность к интригам и распрям. Только силой вооруженных отрядов приходится пресекать попытки лукавых мурз переметнуться к османам… Ваше высокопревосходительство, с помощью Аллаха мне удалось договориться с правителями всех орд кроме едичкульцев.

– Об этом мы поговорим отдельно, – остановил сераскира Щербинин, давая понять, что деньги для подкупа этой орды привезены. – Важным вопросом, господа, остается подданство. По словам подполковника Стремоухова, большинство мурз готово стать под скипетр Ее Императорского Величества. Что же до границ будущего ханства, то они будут установлены в пределах нынешних ногайских кочевий и далее, до земель Войска Донского. Но сие станет возможным лишь после присягания орд на вхождение в состав Российской империи.

– Я подтверждаю все клятвенные обещания русской царице в дружественном отношении и почту за счастье стать ее подданным, – заверил старый бей и тяжело вздохнул. – Но как убедить в этом мулл и владельцев, принадлежащих не мне, а Аллаху?

– Мы гарантируем свободу вероисповедания и поддержку магометанскому духовенству, – заверил русский генерал. – В империи живут тысячи приверженцев ислама. Я получил известие из Моздока, что переговоры астраханского губернатора Кречетникова с осетинской депутацией завершились соглашением о принятии осетинцами российского подданства и добровольном переселении желающих на равнинные земли. Ранее такое же решение приняли карабулаки и ингуши.

– Мы привыкли к полной независимости, – возразил Шагин-Гирей, кладя четки на стол. – Россия и Порта дали Крыму самостоятельность. И если орды войдут в империю Екатерины, это будет нарушением прежних договоренностей.

– Ее Императорское Величество надеется, что ногайцы примут подданство без нашего участия, – откровенно сказал Щербинин, начиная раздражаться от затянутости переговоров. Пора было метать козырь!

– В России надеятся, что при вашей мудрой поддержке, Джан-Мамбет, титул хана ногайского народа будет предложен единственно достойному, который пользуется среди орд признанием. И это – досточтимый Шагин-Гирей!

Сераскир, внешне оставаясь невозмутимым, встал и поклонился посланнику. А Щербинин не спускал глаз с ногайского предводителя.

– Да свершится так по воле Аллаха! – после раздумий согласился бей и провел ладонями по лицу, и следом этот молитвенный жест повторил Шагин-Гирей.

– Ежель ногайцы станут детьми Ее Императорского Величества, мы значительно увеличим помощь. Прежде всего провиантом и прочими товарами, – пообещал русский генерал. – Но и от вас мы ожидаем верного служения Российской империи!

Затем Щербинин уделил бею еще час для личной аудиенции, во время которой вручил предводителю увесистый мешочек с золотом. А Шагин-Гирею посланник царский передал тридцать пять тысяч целковых для воинственных едичкульцев, запросивших эту сумму.

После этого ханский дофин стал сговорчивей. Он, не жалея слов, клеймил орды за невежество, алчность. И несколько раз повторил, что только военная сила и золото способны удерживать кочевья мурз в покорности.

Евдоким Алексеевич, выслушав сераскира, убедился в его боевом настрое и непомерном самолюбии. Бесспорно, изо всех государственных лиц Крымского ханства этот родовитый татарин был наиболее трезвомыслящим. Как бы там ни было, но в дальнейшем императрица склонна делать ставку именно на него…

Вояж Щербинина в ногайские кочевья был скоротечен. Бывший измайловец и боевой офицер, глава Слободской губернии, он привык действовать энергично. Тройка лошадей мчала его домой, а курьеры с подробным отчетом еще шибче гнали скакунов в Санкт-Петербург. Там с нетерпением ждал вестей Панин, сторонник создания Ногайского ханства. Отделение Кубани, как полагал он, ослабит крымского хана и усилит позиции империи в Кабарде. Впрочем, эта многообещающая идея объединения ногайских орд не предусматривала строгих сроков реализации. Международная обстановка осложнялась. Франция, Швеция и Австро-Венгрия мирный трактат с османами восприняли как сигнал к общим решительным действиям против Екатерины. В их сторону поглядывала и Пруссия…

Никита Иванович Панин любил сравнивать европейский миропорядок с аптекарскими весами. Равный груз на обеих чашах, кажется, незыблемо удерживает их в статическом положении. Но достаточно лишь мизерной гирьки, чтоб это равновесие нарушить…

Исстари велся на Дону казаками промысел, который был не только забавой, но поучительным испытанием и проверкой готовности к службе. В зимние месяцы сбивались станичники в гурты по нескольку десятков человек и отправлялись в дальние урочища, на Терек и Медведицу, а то и на Куму-речку полевать зверя – на гульбу, как называли они охоту. Брали с собой ружья и пистолеты, запас пороха и свинца, чеканы, топорики на длинных ручках, нагайки-волкобойки и укороченные пики, именуемые дротиками. Охотники, или гулебщики, добывали зверье с коней, арканили тарпанов, сайгаков и косуль. Если пойманного дикого коника удавалось объездить, то желанней боевого гривастого «дружка» для казака и быть не могло! Приземистая, выносливая, буйнонравная, эта лошадка смело бросалась вдогонку за волком, встречь вепрю, а ударами задних ног, случалось, валила наземь медведицу.

Но с петровской поры, когда государство взяло донцов в узду, казачьи коши гораздо реже отправлялись на вольную потеху. Теперь охоту затевали они неподалеку от куреней и войскового начальства. Сверх того, сами атаманы, приурочив ее к одному из праздников, скликали казаков на Большую охоту. Намечал было войсковой атаман Сулин устроить всеобщую облаву накануне Николы зимнего, но стужа и метели порушили планы. Зато после праздничка погода держалась маломорозная, солнечная.

Леонтий, встав затемна, протопил в курене печь, порубил тушку дрофы, подстреленной на прошлой охоте, и поставил варить. Марфушу, досматривавшую свои девичьи сны, будить не стал. А поднявшейся вместе с ним матери напомнил, что на весь день уезжает на охоту, и попросил положить в суму кругликов и вяленую сулу[5]. Затем вышел на баз, напоил своего Айдана и задал овса. Сарай-денник, крытый камышовой двускатной крышей, был припорошен ночным снегом. Свежая пелена его похрустывала под валеными сапогами. Это был добрый знак – охотиться по свежему следу верней!

С зарей к курганам Двух братьев, что в видимости с крайней улицы, съехалось не менее трех сотен казаков. Примерно столько же подтянулось пеших. Оживленные разговоры, хохот будоражили рассветную степь. Однополчане радовались друг другу, перебрасывались шутками да прибаутками. Леонтий разговаривал то с Мишкой Шелеховым, то с Акимовым, то с богатырем Белощекиным. Они не виделись, почитай, с того дня, когда полк прибыл на родину. Но вскоре распорядитель приказал пешим выдвинуться на высотки займища, а доброконным рассредоточиться вдоль Дона, чтобы отрезать отход зверья в камыши и заросли тальника. Ружейникам же и нагаечникам предстояло дать по балкам кругаля и замкнуть сторону степи.

Ремезов с Белощекиным и Касьяном Нартовым пустили лошадей к берегу. За ними последовало еще человек тридцать полевщиков с заткнутыми за пояс, скрученными волкобойками. Сполох копыт растаял в неподвижном морозном воздухе.