Массовая политика в России: к проблеме изучения и концептуализации1

Волна протестных выступлений в разных регионах мира, включая Россию, в первые десятилетия XXI в. вновь ставит вопрос о значении массового фактора в политическом процессе. Ответ на него предполагает концептуализацию и реконцептуализацию самого явления. Теоретические дебаты сопровождаются попытками актуализации и реконцептуализации понятий «масса», «массовое участие», «массовая политика»2.

Феномен массового вторжения в политику далеко не нов. Не уходя глубоко в историю, напомним, что обсуждение проблем, связанных с «неожиданным появлением» большого количества людей в политической жизни, которое получило название «массовая политика», шло чрезвычайно активно по крайней мере с начала XIX в., создав плотную сеть понятий и концепций, за которыми не всегда проглядывала реальность.

Понятие «масса» начало широко употребляться во время Великой французской революции. Именно здесь государство впервые сознательно мобилизовало народные массы в собственных целях [Кревельд, 2006, с. 246]. Исторический опыт коллективного действия масс, сложившийся в ходе Великой французской революции (1789–1799), затем был многократно повторен и умножен социальными конфликтами, революциями и войнами XIX и XX вв.

Возникновение массовой политики нередко относят к началу XIX века и связывают, в частности, со временем Эндрю Джексона, американского президента «демократического перелома» (1829–1837). При нем люди, которые были официально исключены из политики (женщины, представители низших классов или этнических и религиозных меньшинств), получили возможность активно участвовать в политической жизни страны [Согрин, 2001, с. 100–130].

В свете позднейших дискуссий интересны оценки внимательного наблюдателя – А. Токвиля. Французский аристократ обнаружил в Америке Джексона «огромную массу людей, у которых сложилось почти одинаковое понимание религии, истории, наук, политической экономии, законодательства, государственного устройства и управления» [Токвиль, 1992, с. 60]. По его мнению, «чем больше расширяются избирательные права граждан, тем больше потребность в их дальнейшем расширении, поскольку после каждой новой уступки силы демократии нарастают, и одновременно с упрочением новой власти возрастают и ее требования. Чем больше людей получает право избирать, тем сильнее становится желание тех, кто еще ограничен избирательным цензом, получить это право. Исключение становится наконец правилом, уступки следуют одна за другой, и процесс развивается до тех пор, пока не вводится всеобщее избирательное право» [Токвиль, 1992, с. 63]. Без такого понятия, как «народ», пишет Токвиль, остаются лишь «отдельные, равные между собой граждане, сливающиеся в общую массу» [Токвиль, 1992, с. 90]. И дальше формулирует «золотое правило»: «Все, что оказывается успешным без прямого участия в этом народа, с трудом обретает его поддержку» [Токвиль, 1992, с. 162]. Этот вывод, видимо, опирался и на опыт Франции.

Исторически появление «массовой политики» сопровождалось образованием (или обновлением) институтов политического представительства, в частности в виде избираемых всеобщим голосованием парламентов, а также институтов политического участия и политического действия в виде, прежде всего, массовых партий, опосредованных институтами политической мобилизации. По существу, речь шла, с одной стороны, о конституировании политического поля и разворачивании политического процесса, того, что называется политикой модерна, а теперь современной политикой, а с другой стороны, – о формировании национальных государств и политических систем.

В 1870–1914 гг. политическая жизнь Европы испытала влияние экономических изменений, включая технологические сдвиги в ходе второй промышленной революции и глобализации производства, торговли и потребления. Все это повлияло на демографические процессы, рост иммиграции, урбанизацию и усилило социальную напряженность. Столкновения между социальными группами изменили характер европейской политики3. Во многих европейских государствах рабочий класс добился права голоса. Это подтолкнуло и женщин к выдвижению тех же требований. Расширение франшизы создало «эру массовой политики», когда наблюдался рост социалистических партий слева и расистских, радикальных националистических партий справа. Триумф демократии и личных свобод в конце XIX в. во многом обязан современной промышленной экономике, увеличившей численность и экономическую власть обычных рабочих, которые объединились с промышленниками, чтобы повергнуть старый режим [The coming of mass politics, 2010; Голдстоун, 2014, с. 188].

Под влиянием этого нового опыта слово «масса» («массовый») приобрело широкое употребление, стало едва ли не ключевым для характеристики социальных явлений и событий новейшей эпохи. За исключением понятия «массовый митинг», появившегося в Америке в 1773 г., большинство слов вошли в лексикон, например английского языка, сравнительно недавно: массовое убийство – в 1880 г., массовое движение – в 1897, массовая истерия – в 1914 г., массовая культура – в 1916, массовое захоронение – в 1918, массовое производство – в 1920, массмедиа – в 1923 г. [Online etymology dictionary, б. г.].

Слово «масса» было известно еще римлянам (лат. massa – совокупность вещества в известном теле, глыба) и даже, вероятно, античным грекам. Однако существовало и другое слово – «множество» (лат. multitudo (multus) – большое количество, толпа, простые люди, много). «Масса» стала научным понятием в 1704 г. в механике Ньютона как мера инерции и тяготения. Выявляя одно общее свойство различных тел, физическое понятие «масса» уравнивает их в отношении других свойств. Поэтому «масса» характеризует единства, структура которых либо предельно неустойчива, либо не имеет значения [Найдорф, 2013]. К ХХ в. понятие «масса» практически вытесняет понятие «множество».

В теоретической традиции массы трактуются либо позитивно как субъект и основание политического действия, либо негативно как опасный феномен «естественного состояния». Истоки этого противостояния уходят в позиции Б. Спинозы и Т. Гоббса4.

Для Б. Спинозы термин «народная масса» (multitudo) означает множественность, которая существует как таковая на общественной сцене, в коллективном действии, по отношению к общим делам. Множество – форма общественного и политического существования многих в качестве многих. Это постоянная, не эпизодическая и не промежуточная форма, краеугольный камень гражданских свобод.

Для Гоббса опасным является недостаточно четкое отличие народной массы, или толпы, от народа [populus]. Народ есть нечто единое, обладающее единой волей и способное на единое действие. Масса (multitudo) – это граждане, т.е. подданные. При демократии и аристократии граждане – это масса [multitudo], но собрание (curia) – это уже народ.

Спиноза вскрывает необходимую связь, которая существует между индивидом и государством: «Если государство уступает кому-либо право, а следовательно, и власть… то тем самым оно отказывается от своего права и переносит его на того, кому дало такую власть. Если же оно… дало эту власть каждому из граждан, то тем самым оно разрушило само себя и нет уже более государства, но все возвращается в естественное состояние» [Спиноза, 1999, с. 260].

Э. Дюркгейм применил термин «масса» в отношении гипотетически простейшей форме общности, основанной на абсолютном сходстве ее членов: «…социальная протоплазма, зародыш, откуда возникли все социальные типы». Французский социолог назвал подобный агрегат ордой [Дюркгейм, 1990, с. 167]. Дюркгейм использует слово «масса» и в значении неразличенного множества, как результат простого сложения не подлежащих учету однотипных элементов. Понятие «масса» описывает самую простую форму человеческих ассоциаций, все случаи множеств, имеющих сходство, однотипность поведения людей, их личных свойств, которые проявляются в рамках этих массовых ассоциаций и взаимодействий; «масса» характеризует также мощность этих множеств с точки зрения их численности и плотности скопления на определенной территории [Найдорф, 2013].