Обращение Буравого к своим коллегам в США вызвало широкую дискуссию в международном сообществе социальных ученых – беспрецедентную по своей географии и полемической заостренности, замечает Морроу. У создателя проекта четырехчастной социологии нашлось немало оппонентов – и не меньшее число сторонников. Последних привлекла «используемая Буравым умиротворяющая фразеология дюркгеймовского плюрализма, сулящая надежду на эффективность новейших форм разделения труда» в социологии (с. 48). Не причисляя себя к заложникам этой иллюзии, Морроу тем не менее не разделяет и огульного отрицания программы Буравого, в особенности ее «реконструктивного пафоса». «Проблема состоит в том, что при ближайшем рассмотрении эта модель в ее настоящем виде – несмотря на всю провокационную дидактическую интуицию, которая подготовила ее возникновение и послужила основанием для ее эвристического использования, – не может быть одобрена в качестве (мета)теоретической схемы социологии», – констатирует Морроу (там же). Другими словами, канадский социолог выступает за кардинальную реконструкцию проекта М. Буравого – при сохранении его «реконструктивной направленности». В этом он видит отличие своей точки зрения (и задач своей статьи) от принципиального неприятия позиции Буравого многими социологами Нового и Старого Света.

Автор намерен пересмотреть идеи Буравого «в международном контексте европейской социальной теории, канадских и латиноамериканских социальных исследований», а также собственных разработок в русле «критической теории и методологии» и «постфундаменталистской критической теории» (подробнее см.: 6). Такой контекст представляется тем более необходимым, что проект Буравого, базирующийся на принципе полярности рефлексивного и инструментального типов знания, «является образчиком исторически сложившейся конфигурации аналитических тенденций, наиболее заметной именно в американской социальной науке» (с. 48). Морроу предлагает переместить модель Буравого в иное метатеоретическое пространство, где: а) будет преодолено неадекватное методологическое противопоставление теории и практики в обществознании; б) расширится сегмент критической социологии за счет внедрения в нее элементов социальной теории; в) получит иную интерпретацию профессиональная социология; г) произойдет внутренняя дифференциация политической социологии и будут выявлены ее связи с социологией публичной; д) будут найдены убедительные аргументы в защиту современных форм разделения труда в социологии.

Обоснование своей альтернативы программе М. Буравого Морроу предваряет кратким обзором критических замечаний, уже прозвучавших в адрес ее автора. В обобщенном виде критика публичной социологии может быть сведена к четырем ключевым темам:

1) «социологическая миопия», которая мешает разглядеть несоответствие амбициозных замыслов Буравого его ставке исключительно на социологию; социология, даже в ее «публичной» форме, в одиночку не сможет реализовать программу Буравого хотя бы потому, что значительная часть ее исследований и теоретических разработок базируется на результатах, полученных в других областях социального знания (в частности, почву для публичной социологии подготовили многочисленные междисциплинарные проекты в русле традиции «action research» (4); в отличие от экономики, политической теории или теории права, социология пока не может претендовать на самодостаточность;

2) сомнительный статус публичной социологии как представительницы интересов гражданского общества в его противостоянии государственным и рыночным структурам; одномерность прочтения ее задач исключительно в терминах оборонительных тактик;

3) степень обоснованности и «прочности» публичной социологии перед лицом позитивистской и эмпиристской критики ее эпистемологического выбора (приоритет ценностно-моральных суждений в ущерб «канонам строгой науки»);

4) адекватность программы Буравого задачам современного обществознания; проблематичность главного тезиса о разделении труда в социологии на фоне общепризнанной тенденции к созданию «внутридисциплинарного единого фронта»; приверженность худшим стереотипам социально-теоретического мышления с его склонностью к схематизации и категоризации явлений и субъектов общественной жизни.

По мнению большинства оппонентов Буравого, расчленение социологии неоправданно хотя бы потому, что эта дисциплина «одновременно публична, профессиональна, политически ориентирована и критически заострена»; социология «всегда интеллектуальна, моральна и публична», а продуцируемое ею знание – «рефлексивно, инструментально и ценностно окрашено» (3, с. 365–372; 1, с. 195–209; 8, с. 169–175). Морроу особо выделяет критические замечания Э. Эббота, который считает «ужасной ошибкой» Буравого метатеоретическое структурирование социологии вокруг оси «средствацели» (инструментальное знание против рефлексивного) и расценивает как некорректное однозначное сопряжение критической социологии с левыми политическими течениями. Моральные суждения вполне возможны вне всякой связи с политическим выбором, справедливо замечает Эббот, а реализация гуманистических ценностей не привязана ни к какому из социологических методов (1, с. 188).

Морроу использует аргументы Эббота как отправной пункт своей альтернативной метатеоретической схемы. Ее методологическим фокусом становится отказ от жесткого противопоставления практически ориентированной и теоретической социологии. Соответственно, необходимо пересмотреть и принцип попарного противопоставления сегментов дисциплины: профессиональной и политической на одной «оси» социологического знания, критической и публичной – на другой. Альтернативная схема, пишет автор статьи, предполагает уменьшение напряженности и конфликта между «осями» социологического знания (по Буравому) и в то же время – выявление внутренней неоднородности и даже противоречий в пределах вычлененных секторов социологической науки. Принципиальным моментом новой схемы должна стать относительная автономия всех типов социологического знания, составляющими которого выступают:

1) профессиональная социология – эмпирическое знание, опосредованное прикладной рефлексией, базирующееся на тех или иных социально-теоретических предпосылках и использующее разнообразные объяснительные стратегии;

2) социальная теория – концептуальное знание, эмпирически и кон-текстуально обусловленные гипотезы, философское обоснование социологического знания в междисциплинарном пространстве.

Перечисленные области социологии как научной дисциплины являются прерогативой академического сообщества ученых, две другие так или иначе связаны с публичной сферой общественной жизни; это:

1) политическая социология, постулирующая относительный приоритет средств над (идеальными) целями общественного развития – при несовпадении двух ее возможных фокусов: технократического (акцент на выработке средств и их инструментальном применении для решения текущих политических задач) и либерального (акцент на демократическом обсуждении соотношения средств и целей в рамках социально-политического плюрализма);

2) публичная социология – относительное превалирование идеально-нормативных целей общественного развития в ущерб «техническим расчетам» и поиску путей их достижения; реализует себя в контексте традиционного (в рамках политических элит) либо демократического (гражданские инициативы и социальные движения) общественного диалога.

Критической социологии в этой схеме отведена промежуточная, но отнюдь не второстепенная роль опосредующего звена между четырьмя областями теоретического / прикладного социологического знания, а также функции медиатора академической и публичной сфер общественной жизни. Этот тип социологической рефлексии связан с объяснительными стратегиями, квазиэмпирическим знанием и знанием неэмпирическим. Предложенная схема, разумеется, уступает в элегантности «исходной матрице 4 Ч 4», замечает Морроу, но ее преимущество состоит в наглядной демонстрации того факта (отмеченного Э. Эбботом), что «все социологические исследования так или иначе рефлексивны и не свободны от ценностного компонента, а критика не может быть редуцирована до уровня политической категории» (с. 51).