Мне сразу же стало неловко. Все-таки каким бы ни был начальник, а рыдать на рабочем месте – это уже чересчур.

Но, кажется, вопреки обыкновению он не собирался радовать меня очередным «Даже плакать вы нормально не умеете! Вон тушь потекла, нос красный – совершенно неэстетично. Начните заново и теперь уж, пожалуйста, как надо».

Более того он сделал нечто, чего я ожидала меньше, чем стакана воды и пожертвованного личного носового платка.

Сел рядом и погладил меня по плечу – осторожно, одними пальцами, как будто бы я была ядовитой змеей или монстром, готовым на него наброситься. А потом задал вопрос, которого я ожидала еще меньше, чем всего-всего того, что произошло до этого:

– Почему вы плачете? У вас что-то случилось? Какие-то семейные неприятности? Вы болеете? Или вас кто-то обидел?

Я изумленно посмотрела в его глаза: он что издевается?

По-моему, совершенно очевидно, кто тут меня обидел. Кто уже второй день достает меня придирками и критикует каждый мой шаг! Но нет. Если он и издевался, то делал это профессионально. В его глазах не было ни смешинки, одно сплошное желание разобраться и помочь.

Глядя в эти глаза, сказать: это ты, чертов монстр, довел меня за эти два дня! – было категорически невозможно. Или возможно, но не для меня, а для какого-нибудь супермена, который с легкостью прыгает по крышам в развевающемся плаще и спасает от преступности целые города.

А я смогла лишь пробормотать:

– Извините… это я не нарочно… это что-то нашло. Я, пожалуй, пойду… – а потом выскочить из его кабинета, схватить сумочку и броситься наутек, прочь из этого офиса.

Я замедлила шаг, только пробежав пару кварталов, как выяснилось, даже совсем не в том направлении, в котором мне было нужно. А когда смогла остановиться, почувствовала, как горит плечо, которого Глеб Юрьевич только что касался, словно он оставил там ожог.

На следующий день я собиралась на работу особенно тщательно. В гардеробе обнаружилось еще одно платье, которое не должно было вызвать у Глеба Юрьевича приступа цветовой аллергии.

Мрачное, невзрачное, тоскливое, как погода в середине ноября. Потом прическа. Мне пришлось изрядно покрутиться перед зеркалом, прежде чем волосы дисциплинированно улеглись ровно-ровно.

Стоя перед зеркалом, я сначала задумалась, а после решила рискнуть: добавила в свое безупречное отсутствие макияжа, кроме блеска, еще немного туши для ресниц. Посмотрела на себя и строго приказала: сегодня не плакать, точно не плакать.

Но когда я явилась в офис, стало понятно: выполнить этот приказ будет непросто. Глеб Юрьевич ни словом не напомнил мне о вчерашнем происшествии, зато с порога заявил:

– Вы в курсе, что через две недели День работника торговли?

Если честно, я была не в курсе. Не то что бы среди моих знакомых много работников торговли, которые ужасно обижаются, если я их вдруг не поздравляю. По-моему, все эти профессиональные праздники – полная ерунда. И нужны они только для того, чтобы премию давали, ну или корпоратив там устроить… А праздновать их по-настоящему ни один нормальный человек не станет.

– В курсе, – ответила я, – конечно.

Надо будет почитать про этот чудесный праздник в интернете.

Но, как выяснилось, почитать в интернете – это вовсе не то, чего хотел от меня шеф. Оказывается, мне нужно было выбрать всех наших контрагентов, которые связаны с торговлей, и разослать им поздравления. Именные. Отпечатанные на кальке. Это такая красивенькая полупрозрачная бумажечка. Вместе с симпатичным рисунком и текстом с завитушками поздравление смотрится прекрасно. Тут даже слов нет. Но если вы когда-нибудь пробовали это напечатать, думаю, вы уже ненавидите кальку, праздники и всех контрагентов скопом.

Сначала нужно в каждую такую открыточку вписать имя, перепроверить, чтобы не было ошибки, собрать по три штуки на страницу и отправить на печать принтеру.

А потом разрезать. А, нет-нет! Потом не разрезать, потом выбросить, потому что краске от принтера надо высохнуть, а если ухватиться за страничку сразу после того, как она выползла из машины, прямо на чудесном рисунке останутся следы пальцев.

Так что печатаем по одной, раскладываем, чтобы подсушить, и только потом аккуратненько разрезаем. Аккуратненько, я сказала!

Но поздно, эти несколько тоже надо перепечатать.

А если учитывать то, что телефон по-прежнему звонит не умолкая, посетители идут к Глебу Юрьевичу так, как будто бы он икона и на днях начал мироточить, задание становится еще сложнее. А еще мой шеф как-то некстати смирился с тем, как я готовлю кофе, и теперь требует носить этот напиток постоянно.

А контрагентов больше двухсот. Я окинула взглядом поле боя, пытаясь прикинуть масштабы бедствия. Если я и выберусь отсюда, то к утру. Хорошо, что завтра выходной! Можно спокойно сидеть на работе всю ночь, а потом весь день, а потом опять всю ночь. Красота! И главное – никакого Глеба Юрьевича под боком.

К семи часам, когда мой босс уходил, я не справилась еще даже с половиной работы. Он бросил на меня короткий взгляд и попрощался словами:

– А вы все еще копаетесь!

Наверное, еще вчера я бы возмутилась, разрыдалась, и ему опять потребовалось переводить на меня носовые платки и пластиковые стаканчики.

Но что-то такое случилось, и теперь я воспринимала его высказывания совершенно спокойно. Улыбнулась, пожелала доброго вечера и склонилась с ножницами над очередной открыткой.

Говорят, что оригами успокаивает. Уж не знаю, можно ли назвать мое занятие оригами, но оно действительно если не успокаивало, то вводило в какой-то транс. Я сидела, выполняла однообразные движения, размышляла о жизни, когда дверь отворилась.

В приемную вошел Глеб Юрьевич. В руках у него были новенькие в упаковке ножницы от известного производителя канцтоваров. Он отставил в сторону портфель, аккуратно распаковал ножницы, выбросил упаковку в мусорное ведро, уселся напротив моего стола и спросил:

– Которые из них уже высохли и можно разрезать?

Я не сразу поняла его вопрос. А когда поняла, словно завороженная, протянула ему отпечатанную страничку.

Он принялся сосредоточенно вырезать. А я так и осталась сидеть с открытым ртом.

– Что вы на меня так смотрите? Не могут же наши партнеры остаться без поздравлений, только потому что вы такая медлительная. А еще и почта! Она почти как вы. Пока вы доделаете, глядишь, к Новому году и дойдут.

Я всё еще не могла подобрать слов.

– Ну же, приступайте! Вы ведь не думаете, что я сделаю всё за вас!

Я почему-то вздохнула с облегчением. Все в порядке, Глеб Юрьевич – по-прежнему исчадие ада. Почему-то меня эта мысль радовала. Мне совсем не хотелось начинать относиться к своему начальству как-то иначе. Особенно учитывая то, что мы полночи проторчим одни в пустом здании.

Работа спорилась. Конечно, если бы я вырезала открытки в компании с каким-нибудь хорошим и приятным человеком, время пролетело бы куда быстрее – за разговорами и обсуждениями. А ещё я бы обязательно пожаловалась на жуткого босса и в красках бы рассказала, какой он отвратительный тип и как трудно рядом с ним работать. Но увы. Единственный во всём мире человек, с которым я не могла поделиться своей болью, сейчас сидел напротив меня и, закусив губу от усердия, помогал мне выполнять свое же глупое поручение. Вот спрашивается, почему это должны делать мы, а не типография какая-нибудь?!

Но задавать этот вопрос ему я точно не буду. И никакой другой тоже. Не то чтобы Глеб Юрьевич был именно тем человеком, с которым мне очень уж хочется пообщаться

Впрочем, особый неловкости я тоже не чувствовала. Нельзя сказать, что тонкие перламутровые листики сыпались у меня из рук, а ножницы так и норовили скользнуть не туда. Напротив, когда сейчас, когда в процесс включился мой босс, работа пошла куда быстрее. Вот что значит прирожденный руководитель! Даже вырезание открыточек он сумел оптимизировать. Пока я набирала фамилии, сверяя их со списками, и отправляла на печать, он ловил странички и раскладывал по всем горизонтальным поверхностям, которые только мог найти. К тому времени как последние были отпечатаны, первые уже давно высохли. И работа, которая, как я была уверена, займёт у меня нереальную кучу времени, заняла… тоже кучу времени, но кучу поменьше. К двум часам ночи открытки были готовы и разложены по заранее подписанным конвертам. Глядя на гору писем, я запоздало ужаснулась: невозможно поверить в то, что такой огромный объем работы был сделан такими маленькими нами.