– Вам нечего опасаться, Гленн.

Маренн подошла к нему и, взяв за руку, ободряюще сжала ее.

– Вас не будут пытать. Я думаю, бригаденфюрер Шелленберг может гарантировать это, – произнесла она негромко, но твердо. – Вы мне верите, Гленн?

– Да, верю. Благодарю вас, фрау.

Его забинтованные пальцы шевельнулись, он ответил на ее пожатие. Потом снова закрыл глаза. На бледных синеватых губах промелькнула слабая улыбка.

– Вы возвращаете мне надежду, – прошептал он.

– Удивительно, но я узнала, мама, что Гленн Миллер стал знаменитым благодаря случаю, который, как ему казалось вначале, должен был окончательно поставить крест на его карьере.

Аппетитное мясное рагу с баклажанами ароматно пахло на фарфоровых с серебряной вязью по краям тарелках. В свете свечей на столе поблескивало в бокалах красное вино. Джилл наклонилась, чтобы взять сочную черную оливку из салатника, и, взглянув на Маренн, увлеченно продолжила.

– Когда Гленн оказался совершенно без денег и ему нечем было платить музыкантам, директор танцзала в Чикаго предложил ему контракт. У него не было оркестра, чтобы играть по вечерам, а владелец зала требовал денег за аренду. И представляете, на репетиции, перед самым открытием, ведущий трубач порезал губу и выбыл из строя на месяц, а вся аранжировка была сделана именно на ведущую трубу. Я уже не помню, как звали этого трубача, кажется Дон Мэтьюз. – Джилл слегка нахмурила красиво очерченные брови. – Но у него был очень широкий диапазон, и найти второго такого просто было невозможно. Ситуация казалась безвыходной, все отчаялись. Директор зала был уверен, что ему придется отменять вечера и платить неустойку, а это была довольно внушительная сумма. И тогда Миллер совершил невозможное – за одну ночь он переписал аранжировку. Он заменил ведущую трубу на ведущий кларнет – это позволило гармонизировать мелодию в той же октаве…

– Простите, что сделать? Я не понял, где гармонизировать?

Альфред Науйокс промокнул губы салфеткой и попросил с усмешкой:

– Нельзя ли попонятнее для неосведомленной публики? И кто тебе рассказал все это? Доктор Геббельс? Кто же еще у нас сведущ в вопросах культуры?

– Я сама прочитала в американских газетах. – Джилл обиженно качнула головой, блестящие темные волосы, идеально подстриженные в каре, упали вперед, и она нетерпеливо отбросила их рукой. – У нас в управлении имеются все более или менее значимые американские издания за последние двадцать лет, и я прочитала интервью Гленна Миллера для «Чикаго трибьюн», где он сам рассказывает об этом случае. Надеюсь, ты не сомневаешься, Алик, что я умею читать по-английски? – спросила она с вызовом.

– Ни в коем случае, – быстро согласился тот.

– А по части гармонии меня просветила Зилке, она очень серьезно занималась музыкой в детстве и до сих пор берет частые уроки.

– Ну, Зилке – это, конечно, специалист, я не спорю, – Науйокс рассмеялся. – Ее фамилия, случайно, не Бетховен? Я что-то забыл…

– Сходи в управление кадров, там тебе напомнят, – иронично посоветовал Скорцени. – А заодно навести доктора де Криниса. Он тебе посоветует. По части памяти.

– На самом деле Джилл совершенно права. – Маренн поспешила поддержать дочь. – То, что придумал Миллер за одну ночь – четыре саксофона и ведущий кларнет, – было революционным решением. Это принесло ему успех. Кстати, Джилл, ты разве не помнишь, в 1932-м, по-моему в январе, мы с тобой и Штефаном ходили в Нью-Йорке на мюзикл Джорджа Гершвина «Безумная девушка»? – напомнила она. – Гленн Миллер написал для этого представления несколько аранжировок, его имя значилось на афише. Свой оркестр он создал в 1937 году, тогда же и начал играть в танцевальном зале «Одеон» в Чикаго. Мы его уже не слышали вживую, только на пластинках и по радио, – вздохнула она. – Тогда мы уже были в Германии.

– Мне так нравится эта его мелодия, кажется, баллада «Серенада лунного света», – добавила оживленно Джилл. – Я с удивлением узнала, что он написал ее как домашнюю композицию по заданию его учителя, профессора Шиллингера, у которого он брал частные уроки. И этот профессор, к слову, был эмигрантом из России. А еще «Чаттануга Чуча». Очень заводная, веселая пьеса.

– Кстати, вам теперь не стоит жалеть, что не попали в «Одеон» на танцы, – заметил Алик, скрыв улыбку. – Этот знаменитый Миллер здесь сыграет вам на саксофоне, как только поправится. Но еще до того, как Кальтенбруннер сотворит из него советского партийного функционера, конечно.

– Не на саксофоне, а на тромбоне, – поправил его Скорцени. – Как-то непростительно разведчику путать.

– Вот, знаешь, нет для меня никакой разницы, – честно признался Науйокс. – Я узнаю только рояль.

– Ну, это трудно не узнать. Даже тебе. – Скорцени иронично покачал головой, закуривая сигарету. – Наш шеф Вальтер Шелленберг не пропустил бы твоей оплошности.

– Еще бы! – Алик усмехнулся. – Сам-то он ни за что не спутает. Ничего и никогда. Энциклопедия.

– Кстати, Кальтенбруннер требует, чтобы Миллеру назначили освидетельствование.

Скорцени обернулся к Маренн.

– Он хочет, чтобы его осмотрела комиссия и представила ему заключение. Де Кринис что-то сообщил тебе об этом? – поинтересовался он. – Он должен был получить его распоряжение.

– Какое заключение, мама? О чем? – спросила Джилл, ее темные глаза смотрели на Маренн с тревогой.

– О том, можно ли сделать из парня родом из Айовы русского Ивана, – жестко сказал Науйокс, – и заставить его работать на себя. Потрясающая идея. Ты не слышала? – он бросил на Джилл насмешливый взгляд. – Автор – некто доктор фон Херф из «Лебенсборна». Кстати, это его родной брат возглавляет наше управление по кадрам, так, на всякий случай, – Науйокс многозначительно посмотрел на Скорцени. – Так что связи у него имеются. Кальтенбруннер говорит, что этот доктор проводил некие эксперименты, которые прошли удачно. Уж не знаю, что он там делал такое: из кошки собаку или из крокодила обезьяну, это все, конечно, засекречено, но эффект произвел впечатление на наших начальников, одержимых евгеникой. Большевики уже стоят на границах рейха, а Кальтенбруннера волнует, как бы создать суперагента с измененными наследственными функциями. Он все думает, как бы в генофонде что-то подправить. Лучше бы подправили в вермахте и люфтваффе, чтобы в конце концов прекратить эту череду поражений.

– Там же уже подправили после 20 июля, – заметил Скорцени. – Тебе не нравится?

– Улучшений не видно, – ответил Алик уклончиво. – А для Миллера они разработали целую операцию. Этот его большевистский «спарринг-партнер», которого они подобрали, он сейчас находится в Карелии, второй секретарь их партийной организации там. Фон Херф торопится и подгоняет Кальтенбруннера. Это ясно – времени объективно мало. После октябрьского наступления большевиков финны отступили фактически до своей старой границы. Но обстановка на освобожденной территории мутная, есть еще люди, на которых можно опереться. Можно скорее внедрить агента, пока НКВД не начало ужесточать режим. После того как они там все прочистят, будет очень сложно. Желательно провести операцию как можно скорее. Выкрасть настоящего большевика с территории Карелии и заменить его агентом. Вот это их главная идея. По-моему, они сошли с ума, но, как понятно, нас никто не спрашивает. Все одержимы жаждой порадовать фюрера и заслужить его похвалу, а возможно, и очередную награду. – Алик усмехнулся. – А уж успехи евгеники, на которой наш фюрер просто помешан, не могут его не порадовать. А что там дальше будет с этим агентом – это никого не волнует.

– А как они нашли этого большевика в Карелии? – изумилась Джилл. – Это где-то очень далеко. Не на Украине и не в Белоруссии. Это как-то странно.

– Так же как и Миллера, нашли случайно, – ответил Скорцени. – Через картотеку адмирала Канариса, которая им досталась после переподчинения абвера. Этот господин Трохов, если не ошибаюсь, руководил большевистскими террористами, партизанами, так сказать, которые действовали у финнов в тылу. Абвер тесно сотрудничал с разведкой Маннергейма. Трохова пытались вербовать, искали подходы, но все бесполезно. Пока Красная армия терпела поражения, он на контакты шел, но очень осмотрительный, осторожный. Как понял, что ветер переменился, что успех теперь на стороне большевиков, все прекратил. Более того, связника сдал. Тот пытался на Трохова указать. Но не вышло, доказательств не было, так тот все устроил. Связник – из бывших русских аристократов, бежавших в Финляндию. Его расстреляли, конечно. Но у него в Финляндии осталась семья, и Кальтенбруннер рассчитывает на то, что они согласятся помочь, чтобы отомстить Трохову.