Неслышно ступая, я пересекала лестничную площадку и вдруг заметила, что на противоположном ее конце кто-то стоит. На фоне плохо различимого окна вырисовывался чей-то силуэт. Я чуть не вздрогнула.

Их было двое. Они меня не видели, и на это была своя причина. Обнявшись, они страстно целовались.

Женщиной была Марша Малинг, я узнала ее светлые волосы еще до того, как запах ее духов достиг моего носа. «Фергус?» – рассеянно подумала я и тут по развороту плеч и по форме головы узнала и мужчину.

Не Фергус. Николас.

Поспешно отвернувшись, я беззвучно двинулась по коридору в свою комнату.

Где-то позади меня, на другом конце коридора, тихо закрылась дверь.

Было без двенадцати два, когда я окончательно решила, что не в состоянии заснуть. Я села и стала на ощупь искать выключатель. Крошечный светящийся циферблат моих дорожных часов неумолимо смотрел на меня с тумбочки. Один час сорок восемь минут. Сердито поглядев на часы, я нажала на выключатель. Ничего не произошло. Тогда я вспомнила, что в отеле своя электрическая станция, которая на ночь отключается. Ах да, в комнате есть свеча… Я протянула руку и тотчас же наткнулась на нее. Чиркнув спичкой, я зажгла свечу.

Бросив еще один сердитый взгляд на часы, я выскользнула из кровати. Меня охватили усталость и уныние, так как я понимала, что перевозбудилась, сильно мечтая о сне, и сон стал невозможным. Хуже того, мне было прекрасно известно, что я нахожусь на грани ослепляющей мигрени, которая так часто изматывала меня последние три-четыре года. Я ощущала ее предвестие: казалось, что перед глазами вибрирует тоненькая электрическая проволочка. Слабая боль грозила перейти в сильную.

Усевшись на край кровати, я сильно потерла лоб, пытаясь укротить боль, пульсирующую в голове. Кружились и толклись видения, которые сговорились не подпускать ко мне сон и болезненно колотили по нервам. Костер в ночи… костер на Блейвене… и джентльмен из гостиницы. Корриган? Родерик? Аластер? Николас?

Меня передернуло от боли, и я поднялась с постели: не стоит и пробовать выходить из этого положения собственными силами, нужно немедленно принять лекарство. Спасительные таблетки лежали в сумке. Я нерешительно стала на ощупь передвигаться по комнате, чьи очертания были искажены гротескными тенями. На туалетном столике сумки не оказалось. Не было ее ни на камине, ни на полу около раковины, ни возле кровати, ни под кроватью, куда я полезла от отчаяния. Сумки вообще не было в комнате.

Я снова села на кровать, пытаясь вспомнить, где я ее оставила. На прогулку с Родериком Грантом я ее не брала. Значит, бросила ее в гостиной. Я вспомнила, что сумка лежала на полу рядом со стулом, а в ней драгоценные таблетки, столь далекие от меня, как если бы я оказалась на плоту посреди Красного моря. Потому что ничто, твердо сказала я себе, морщась от нового приступа боли, ничто не заставит меня выйти из комнаты в эту ночь. Если кто-то и готов совершить классическую глупость и отправиться на ночную прогулку по набитой кровожадными джентльменами гостинице, то это не я.

На этой в высшей степени здравой мысли я залезла в кровать, задула свечу и устроилась поудобнее, приготовившись заснуть.

Через семнадцать минут я села, снова зажгла свечу, вылезла из кровати и схватила халат. За семнадцать минут боли я пришла к еще более здравому решению. Насколько оно было результатом размышления и насколько – отчаяния, теперь можно судить гораздо определеннее, чем тогда. Решение было простым и крайне убедительным. Я пришла к выводу, что Хизер Макри убил Джеймси Фарлейн. А так как Джеймси Фарлейн в гостинице не живет, я могу идти за таблетками в полной безопасности.

В полной безопасности, уверяла я себя, засовывая ноги в шлепанцы и завязывая пояс халата, если только я буду идти очень быстро и очень тихо и начну неистово вопить, как только что-нибудь увижу или услышу.

Даже не задумываясь над тем, сколь логичен мой вывод, я взяла свечу, открыла дверь и двинулась в путь.

В ту же минуту стало ясно, что классическая прогулка по дому, населенному убийцами, мне не грозит: хотя свет в коридоре, разумеется, не горел, слабого света из восточных окон было вполне достаточно, чтобы осветить дорогу и подчеркнуть спокойную и ободряющую пустоту коридоров, по стенам которых располагались закрытые двери. Я тихо ступала по главному коридору, прикрывая рукой свечу, пока не дошла до лестничной площадки.

Площадка была погружена во тьму, и я на секунду остановилась, невольно бросив взгляд на окно, возле которого я видела Маршу с Николасом. На этот раз там никого не было; продолговатое окно обрамляло бледную ночь. На фоне туманного, почти светлого неба отчетливо вырисовывались очертания отрога Блейвена. Луна скрылась.

И тут я услышала шепот. Должно быть, я неосознанно слышала его все те несколько секунд, которые провела здесь, так как, когда мое сознание внезапно восприняло тот факт, что за дверью справа шепчутся двое, я тут же поняла, что шепот продолжается давно.

Я должна была обрадоваться тому, что кто-то не спит, и, конечно, не должна была волноваться или пугаться, но со мной произошло именно это. Действительно, не было ничего странного в том, что кому-то тоже не спалось, как и мне. Если полковник Каудрей-Симпсон со своей женой или Корриганы проснулись и решили поболтать, им, разумеется, приходится говорить тихо, чтобы не потревожить остальных отдыхающих. Но что-то в этом шепоте вызывало тревогу. Тихий, почти беззвучный шелест, в котором сквозило отчаяние, вызванное то ли гневом, то ли страхом, то ли страстью, внушал и мне тревогу, доносясь через дверь из темноты, и шевелил волоски на руках, словно порыв промозглого ветра пробрался сквозь трещину в двери.

Я двинулась дальше, и под моей ногой скрипнула половица. Шепот прекратился.

Он прекратился так резко, словно двигатель перестал спускать пары. Тишина нависла наподобие дымовой завесы. Через несколько секунд мне стало казаться, что шепот всего лишь приснился, а сама тишина вибрирует миллионами несуществующих звуков. Но чувство отчаяния все так же пронизывало тишину. Мнилось, что безмолвие только затаило дыхание и в любую минуту может издать вопль.

Я быстро пошла прочь и споткнулась о пару туфель, стоявших в коридоре в ожидании утренней чистки. Я ступала по толстому ковру, но даже этот чуть слышный звук в такой тишине произвел эффект, подобный грому. За дверью раздалось приглушенное восклицание, перешедшее в стаккато, шипение, недоуменное бормотание. Более глубокий голос что-то произнес в ответ.

Пара туфель принадлежала женщине. Поспешно схватив туфлю, о которую я споткнулась, я поставила ее на место. Туфли были ручной работы Лафорга, изысканные до нелепости, на каблуках в четыре дюйма. Туфли Марши Малинг.

За дверью наступила тишина. Почти бегом я понеслась вниз по лестнице, не обращая внимания на струящееся пламя свечи и погружаясь во все более темные глубины коридора. Я испытывала злость, стыд и тошноту, будто меня застали за сомнительным занятием. Бог знает, горько размышляла я, проходя через холл и открывая стеклянную дверь гостиной, меня это не касается, но все же… В конце концов, она только сегодня вечером познакомилась с Николасом. И где тогда Фергус? Я уверена, что не ошиблась в отношении тех намеков, которые она бросала насчет Фергуса. И куда делся Хартли Корриган, гадала я, вспомнив выражение его глаз и куда более определенное выражение глаз его жены.

Тут я поплатилась за свою поспешность и беспечность, так как вертящаяся дверь хлопнула за моей спиной и пламя свечи превратилось в длинную струйку дыма с резким запахом. Нахлынувшие тени бросились ко мне из углов сумрачной гостиной. Я споткнулась и остановилась, положив руку на дверную ручку, готовая бежать назад в свою безопасную комнату. Но гостиная благодаря этим теням казалась безобидной и необитаемой; она ясно просматривалась при почти погаснувшем огне в камине. Затравленно оглянувшись на холл за стеклянной дверью, я медленно пошла к тому месту, где должна была находиться сумка.