Я осознавал, что автор написанных строк рассказывал о величии скорби и бурных порывах человеческого сердца. Сердце мое преисполнилось таинственного трепета: мне уже мерещилось всё это, и я всему готов был верить. В таком настроении я продолжил чтение строк Алорка, и повествование его я едва ли счёл бы игрой разгоряченного воображения.
«… Исчезают тела, но другие идут им на смену, – читал я покаяние Алорка, – налитые кровью тени возвращаются, чтобы рассказать о своем пребывании там, чтобы укрепить живое сердце, пока оно не приблизится к месту, откуда пришло, где прощается человек с теми, кто прежде был вокруг. Существование за чертогом продолжается, но невозможно ничего сознавать. Скоро для меня возвестит ночь, для меня засияет луна – Тиннит Пене Баал. Я буду испытывать жажду, хотя питье будет рядом. Я буду обескровленной тенью бродить среди бесчисленных толп мертвых. Одна радость будет у меня – напиться живой крови, от чего смогу ощущать себя живым. Тем, кому жить, напутствую – будь здрав сердцем, следуй своему сердцу пока есть дыхание. Возлагай мирру на голову свою чтобы забыть о смерти. Одеяние на тебе да будет из виссона, умащайся дивными мазями. Будь крепок, не позволь сердцу ослабнуть. Устрой свои дела на земле согласно велению, своему и не сокрушайся, пока не наступит день причитания по тебе. Празднуй, ведь слезы не спасают от погребального костра. Ты возьмёшь своё достояния с собою и как все из ушедших вернёшься с достоянием обратно. Там нам принадлежат сады Аида, здесь сады Иару. Смерть – это не конец всего. Празднуй! Человек должен пить радость жизни, потому что смерть – это вечное бытие».
В писаниях того времени часто встречаются подобные причитания, ведь смерть – это начало начал. Эволюция мысли исказила представления о жизни древних. Эти слова сегодня читались бы так:
«Исчезают тела, другие идут им на смену, никто не приходит оттуда, чтобы рассказать о своем пребывании, чтобы укрепить наше сердце, пока мы не приблизимся к месту, откуда пришли, где утрачиваем все, что прежде было вокруг. Там нам принадлежат сады Тай1, здесь же сады Иару2. Существование будет продолжаться, но невозможно будет ничего сознавать. Возвестит новый день, но для тебя в круговращенье возвестит ночь, для тебя засияет луна – девственная Тиннит Пене Баал: ты будешь погружен ею в неведение и сон, ты будешь испытывать жажду, хотя питье будет рядом. Будешь тенью бесцельно бродить среди бесчисленных толп мертвых. Одна радость будет у тебя – напиться живой крови-души, от чего сможешь ощущать себя среди живых и будешь обладать определенным преимуществом перед остальными. Тем, кому жить, напутствую – будь здрав сердцем, чтоб забыть о смерти, следуй своему сердцу, пока есть дыхание. Возлагай мирру на голову свою, одеяние на тебе да будет из виссона, умащайся дивными мазями. Будь крепок, не позволь сердцу ослабнуть, устрой свои дела на земле согласно велению своего сердца и не сокрушайся, пока не наступит день причитания по тебе. Слезы не спасают от погребального костра. Празднуй, ибо не взять своего достояния с собою, и никто из ушедших еще не вернулся. Смерть – это конец всего: единственное, что должен сделать человек, это выпить радость жизни до последней капли, потому что после смерти его ждут только ночь и небытие».
Так искажает древность современная традиция. Не будем слишком строги к Алорку и за то, что он начал повествование именно с такого содержания. Он, вероятно, считал, что поступит неблагочестиво и выкажет неблагодарность самому Величеству Смерти, если не упомянет о ней перед своей кончиной.
Далее он вспоминает с гордостью:
«В свите Гай Мельгарда остановил своего коня и увенчал главу свою прекрасным шеломом из железа: изображение Мелькарта было посередине. Я был славным воином. Изер обращен был ко мне лицом».
Стоит ли тебе, идущий в посвящения, удивляться, что он, воин, пожелал увековечить великие события, после чего поспешить к братьям и сестрам в край ночи.
«… И вот, когда мой гений успокоился после многих испытаний, я решил прожить остаток жизни вдали от военных дел. У меня не было намерения ни предаваться лености и праздности, ни проводить жизнь занимаясь земледелием: нет, отрёкшись от склонностей к охоте, от которой меня отвлекло возросшее честолюбие, я решил описать скромные деяния мои и моих братьев, насколько они кажутся мне достойными упоминания. Ка Ра Амонд – гнездовье Мота: тут проживаю остаток моих лет. Раамоняне прозвали это место Гадом (вагина), – именем, как утверждают раамоняне, любимого более всего. «Тут нечего удивляться», – говорят они – Тейя всегда знает, что происходит на земле. Конечно, ей принадлежат все драгоценные металлы и камни, спрятанные в земле, но наверху ей не принадлежит ничего, кроме чёрных холмов и, кажется, стада коров на острове Эрифея. Древнее гнездовье Мота несет на себе тягостное бремя порочения. Так мстят острову Эрифея его враги. Ни огнем и ни мечом раамоняне стремятся покорить Гадир, а хитростью ведут к упадку богатое гнездовье».
А вот еще строка, в которой Алорк пишет о себе:
«В малые годы я не отличался большой силой духа и тела и не имел в себе злого и дурного нрава. С юных лет мне были не по сердцу междоусобные войны, убийства, грабежи, и не от них я повел свою молодость. Телом я стал вынослив благодаря таинству и посвящению Изеру, в таинстве развил я терпимость к голоду, холоду и постоянному бодрствованию. Величество Изера сделало меня дерзким, коварным и ярым. Мой неуемный гений заструился к чему-то чрезмерному, невероятному, исключительному. И хотя я был не склонен к дурному поведению, однако в окружении столь тяжких пороков моя неокрепшая молодость им не была чужда. И меня, осуждавшего дурные нравы других, тем не менее мучила жажда почестей, какая возникает на поле ристалища».
Прочитав с великим тщанием записки, писанные Алорком, а это было не легко, родилась эта книга. Работая над ней, я пришел к выводу, что наши, как мы их обычно именуем, грезы и фантазии являются сущностью нитей, которые тянутся через время и связывают воедино все эпохи густой сетью. И подумал я ещё, что обречён тот на погибель, кто вообразит, будто имеет право насильственно разорвать людские грёзы и схватиться с временем, властвующим над нами. И раз уж ты, уважаемый читатель, увидел лик умирающей и воскресающей религии, то нечего объяснять, что я приведу тебя в этой книге в великолепный мир шепота и ропота дивных голосов. На тебя повеет вечерним ветерком, жизнь и движения послышатся в развалинах древних городов: исчезнувший мир вернётся к тебе.
Молча, в ниспадающих широкими складками одеяниях шествуют по аллее истории величавые человечки с обращенными к нам благоговейными взорами. Ты уже ожидаешь историю из истории в своём жилище. Не без тревоги, благосклонный читатель, я вручаю тебе эти книги и если ты отважишься последовать со мной по пёстрому древнему миру, и вместе с духовным его миром испытать всё страшное, наводящее ужас, безумное и чуть-чуть радостное; то, быть может, многообразие картин откроет перед тобой неведомый твоей душе мир. Едва ты пристально вглядишься в него, как он примет для тебя ясный и реальный вид. Наверно, ты постигнешь как из семени, брошенного в землю, вырастает пышное растение, которое – пуская множество побегов – раскидывается посвящением вширь и ввысь.
Мой читатель, я не сомневаюсь, понимает, что, включив в повествование многочисленные истории, изложенные Алорком, я не стал воспроизводить ни его стиля, ни тех или иных сообщенных им фактов, явно пестрящими древними предрассудками. Я постарался проверить их подлинность и восстановить истину, и с этой целью собрал достоверные сведения. Полученные материалы, помогли мне очистить кладезь далекого прошлого без чего было бы невозможно нарисовать правдивую картину нравов той полной пристрастностями эпохи и воздать должное доблести всех сторон. У меня едва ли есть основания опасаться, что, описывая миниатюрами войну, я могу быть заподозренным в сознательном предоставлении приоритета той или другой стороне. Хотя перенесённые обиды, презрение и ненависть противников породили жестокость и произвол у обеих враждующих сторон, обиды не снизошли до потери верноподданнических чувств, здравого смысла и благовоспитанности. Давайте взглянем, как в этой юдоли тьмы, крови и слез извращались их идеи, порождая взаимную ненависть и вражду.
