— Боже! Да как же Вы не понимаете, что даже будучи самой несчастной с Вами, я буду счастливее всех живых! Я стою перед Вами в виде, в котором предстают лишь перед Богом. Вы можете увидеть, как чиста теперь моя душа, как небесна она! И я прошу Вас об одном слове, всего лишь об одном слове! Позвольте мне быть счастливой, позвольте быть с Вами, ибо только в Вас заключается моё счастье!

В эту минуту судья презирал себя. Он столь глубоко, столь отчаянно ненавидел себя, чувствую, как тонкие бледные пальчики зарываются в его волосах, как на его щеку вновь падает её горькая слеза. Фролло так сильно нуждался в ней все эти годы, он являлся единственным человеком, который мог утешить её сейчас, но лишь на краткий миг, держа её дрожащее тельце в своих объятьях. И она нужна была ему сейчас, когда весь его мир рушился, когда весь её мир затмился, но он не мог позволить ей пойти с ним. Он никогда бы не простил себя, если бы ей пришлось перенести ту боль, что испытывал он, будучи в камере.

— Клод, — как сладко звучало это имя, когда его произносила она, — Я люблю тебя.

— Ты упряма, как осёл, — хрипло заключил Фролло, прикоснувшись губами к тёплому женскому лбу.

— Правда? Угадаете в кого? — откликнулся Айзек, который уже на протяжении минут пяти стоял совсем близко к писарю, — Я, конечно, не настаиваю, но не могли бы вы немного поторопиться? Я обещал вернуться к третьей шахматной партии и хотел бы сдержать своё слово. Прошу прощения, — выдыхает он, схватившись за голову, — Полагаю, что должен был начать с совсем другого. Вас определили в чистилище, и мне выпала честь показать его вам. И не могли бы вы чуть быстрее решать? — жестом юноша указал на Виктора, который вёл чрезмерно пламенный диалог с Элизабет, от которого даже щёки писаря загорелись ярким пламенем, — Или можем подождать, когда они закончат и перейдут к вам…