- Ему предназначался богатый подарок - белый жеребец!
- Этому кривоглазому?
- Этот кривоглазый мог из тебя сделать висельника одним словом.
- Да кади ничего не берет!
- Как мог устоять кади перед таким конем? Высокий, стройный, ноги струнки. Только тронь - летит как ветер. А тут по городу пронесся слух, что пленницу украл Бахтияр Сыч. Кади этому слуху сразу поверил или хотел поверить. Кто его знает? Штраф отменил. Велел сыскать Бахтияра Сыча и предать суду.
- Как же его сыщут? Бахтияра Сыча нет в живых!
- О молодость, молодость! Вечно она спешит! Неужто кади будет спрашивать у тебя совета?
- Прости, ака! Кади почтенный человек, я не хотел его обидеть.
- То-то же! - Михаил засмеялся и хлопнул Османа по плечу, а юноша, польщенный этим дружеским жестом, широко улыбнулся, обнажив ряд белых, тесно посаженных зубов. - Завтра в Сарай! Батюшка ждет не дождется. Совсем извелся старик. Ноги ему должен целовать.
- Тебе тоже. Я знаю, это ты помог. Какая удача, что я встретил тебя. То, что ты сделал для меня, я никогда не забуду.
- Дай Бог! - сказал Михаил, удовлетворенный благодарностью юноши.
Ночь выдалась холодная и дождливая. Михаил так продрог, что к утру почувствовал ломоту в пояснице и першение в горле. "Кабы не захворать", подумал он, вставая. На рассвете он разбудил юношу, вместе взнуздали коней. Однако отъехать им не пришлось. Прибежал испуганный мальчишка-пастушок Мамед и закричал:
- Дяденька векиль!
- Что тебе?
- Там человек лежит, стонет.
- Далеко отсюда?
- Нет, близко. Я покажу.
Михаил и Осман вскочили на коней и поехали за Мамедом.
Вся округа была застлана густым туманом; впереди ничего не разглядеть, но мальчик легко отыскал широкую тропу и быстро пошел по ней, постукивая длинной палкой.
Вскоре они действительно наткнулись на лежавшего навзничь человека; рядом стояла лошадь с длинным хвостом и щипала траву.
Михаил соскочил с коня и присел на корточки перед лежащим. То был мужчина средних лет, без бороды и усов, широкоскулый, с маленьким плоским носом, при оружии, и одет как воин. Ознобишин заметил на груди две колотые раны, видимо глубокие; чекмень был порван и забрызган кровью. Раненый, почувствовав присутствие человека, зашевелился и, не открывая глаз, хрипло произнес:
- Хаджи-Черкес... спасайтесь! - Он умолк, точно впал в беспамятство, через некоторое время добавил: - Тут... для хатуни... - Рука его скользнула по боку, коснулась пояса и, дрогнув, безвольно упала в траву.
Михаил встал на колени, уперся в землю руками и приложил ухо к груди. Затем выпрямился и сказал с тяжелым вздохом:
- Господь забрал его душу. Помре.
Ознобишин распахнул чекмень на воине, вытянул из-за пояса плоскую кожаную суму, распутал завязки и вытащил небольшое, запечатанное красным сургучом письмо. Он повертел его в руках, разглядывая.
- Не простое письмецо-то, - определил Михаил. - Ты погляди, Осман, красная печать! Покойник-то, выходит, гонец! Помнишь, что он сказал?
Юноша слово в слово повторил сказанное гонцом. Михаил покачал головой и с горечью заметил:
- Кончилась мирная жизнь. Эмир Хаджи-Черкес идет на Сарай. Ежели Мамай не будет защищать город, мы пропали! Говорят, больно жаден до чужого добра Хаджи-Черкес. Братьев своих не пожалел, из-за гроша зарезал, как баранов. И нас жалеть не будет - разорит. Бери письмо, Осман, скачи в город, передай кому-нибудь из доверенных ханши людей.
- Знаю кому. Бегичу!
- Хотя бы Бегичу! Скачи, не теряй времени.
- А ты?
- Я - следом. Скачи, скачи! Не медли! - Михаил шлепнул ладонью по крутому заду Османова коня, заставляя его с места пуститься вскачь.
Кованые копыта ударили в землю, и туман поглотил Османа и его скакуна в одно мгновение. Михаил сказал пастушонку:
- А ты, Мамед, беги до своих. Пусть разбирают юрты - и подале, подале от шляха!
Мальчик убежал. Оставшись один на один с мертвецом, Михаил оглядел его одежду, осмотрел оружие. Сапоги, чекмень, рубаха - все добротное, теплое, оружие ухоженное и дорогое. Но ничего из этого не взял Михаил; он приметил кожаный ремешок на шее. И этот ремешок очень заинтересовал его. Ознобишин потянул за него и вытащил небольшую металлическую пластину, испещренную какими-то письменами, похожими на муравьиные следы, с изображением в середине летящего сокола. Это была байса. Он перерезал ремешок и взял её дрожащими руками. Удача-то какая! Будь у мертвеца мешок золота, и то бы он не обрадовался так, как этой пластине. Да с ней он теперь беспрепятственно мог пройти хоть на край света! Такую байсу ханы вверяли только своим приближенным, гонцам или очень верным людям, выполняющим тайное ханское поручение. Владельцу этой пластины каждый встречный на землях Орды обязан выказывать почтение и наделять всем необходимым, чтобы он, ханский поверенный, ни в чем не нуждался и скорее добрался до цели своего пути.
Михаил припал губами к пластине, как к животворящему кресту. Спасительная байса! Его надежда и защита в пути на Русь!
Совершенно счастливый, вскочил он на вороного и помчался в светлом тумане. "Какое везение! - думал он. - Нет, оказывается, худа без добра!"
Глава тридцать четвертая
Как Михаил и ожидал, письмо, доставленное Османом во дворец, оказалось очень важным для хатуни: в нем сообщалось верными Мамаю людьми о походе на Сарай эмира Хаджи-Черкеса, владетеля Хаджитарханского улуса. Однако передвижение войска мятежного эмира было столь стремительным, что Мамай не успел перебросить с правого берега Волги на левый свой тумен, чтобы сдержать натиск конной лавины, и многочисленная рать Хаджи-Черкеса без всяких препятствий вступила в пределы городских предместий.
Только накануне царствующая Биби-ханум успела перебраться на правый берег Волги. В спешном порядке собиралось имущество и вместе с людьми перевозилось через реку. И как бывает при паническом бегстве, многое забыли, многое раскидали, многое поломали: вся дорога до реки была усеяна коробами, брошенными одноколесными арбами, мертвыми лошадьми и собаками, кусками тканей, посудой, коврами и прочим добром.
Наслышавшись страшных рассказов про беспощадный нрав хаджитарханского эмира, горожане оставили свои дома и разбежались кто куда.
На вечерней заре, когда первые отряды конницы ворвались в город, они застали на безлюдных улицах бродящий без присмотра скот и тощих бездомных собак. Редкие жители прятались по дворам и тряслись от страха, завидя поверх глинобитных стен движущиеся острия копий проезжающих нукеров.
К удивлению оставшихся горожан, Хаджи-Черкес никого трогать не стал, а его глашатаи семь дней разъезжали по городу и окрестностям и возвещали о том, что все жители безбоязненно могут возвращаться в свои дома и приниматься за свои обычные дела.
Ни Джани, ни Нагатай, ни их векиль Михаил Ознобишин не слышали этого. Вместе со всеми они перебрались на противоположный берег Волги, в пределы бескрайней Мамаевой Орды.
Нагатай-бек, всю жизнь свою мечтая совершить паломничество в Мекку и пользуясь тем, что судьба сорвала его с насиженного места, решился отправиться в Аравию, помолиться Каабе и посетить священные могилы пророка и халифов.
С собой в дорогу он хотел было прихватить и Михаила, но Джани отговорила его, сказав, что Михаил - неверный и к тому же необходим здесь, ибо теперь ей придется вести два обширных хозяйства, а без него, конечно, она с этим не справится.
Нагатай-бек согласился с дочерью и заменил Михаила Юсуфом, взял с собой ещё двух рабов-мусульман и со слезами и причитаниями простился со всеми домочадцами.
Его крытая кибитка, запряженная парой сильных лошадей, скрипя большими деревянными колесами, покатила по наезженной дороге на юг, все дальше и дальше, пока не скрылась за облаком пыли.
Из провожающих лишь один Лулу на гнедом жеребце и Хасан на сером ушастом муле скакали долгое время рядом с кибиткой. И старый толстый Нагатай беззвучно плакал, глядя на них. Самое дорогое, что он покидал в этом крае, для его старого сердца были не отары овец, не табуны лошадей, не богатство и даже не дочь Джани, а был этот красивый маленький мальчик, его внук. Любовь деда к нему была безгранична, и мальчик, в свою очередь, безгранично любил его.
