Кокечин давно скинула с себя дорожное платье, а так как было совсем темно, то она не одевалась. На ощупь достала из корзины шелковый нарядный халат, надела на голое тело, подпоясалась и вышла из своей комнатки. Сердечко сильно колотилось, ей стало страшно - вдруг он её прогонит. Она видела в нем человека сдержанного в проявлении своих чувств и, очевидно, равнодушного к женщинам. О эти неприступные мужчины, гордые и непреклонные! При них она всегда терялась, выглядела скромной, робкой девочкой. На цыпочках, бесшумно, как кошка, подкралась она к Михаиловой каморке. Сквозь щели в двери проступал тусклый свет и точно манил её. Она решилась - петли тихо скрипнули. Михаил сидел за маленьким столиком и читал. Он поднял голову и прищурился, чтобы лучше видеть, - у порога стояла смущенная красавица в алом халате. Он не удивился и не спросил, зачем она здесь, а лишь улыбнулся.
Закрыв дверь, Кокечин сказала: "Мне страшно". И тотчас же присела на ковер, возле его ног. Она взяла его руку и прижала к пылающей щеке, застенчивая улыбка слегка тронула её яркие свежие губы. Ознобишин поглядел в ласковые черные глаза, в которых заиграли озорные лучики, и, засмеявшись, обнял женщину за плечи.
Кокечин могла дарить свою любовь, свою нежность, свою красоту так простодушно и ненавязчиво, то есть в тех границах дозволенного, что мужчины, какие бы они ни были, всегда испытывали к ней добрые чувства и благодарность. Не избежал этого и Михаил, тем более что нелегкая судьба молодой женщины взволновала и тронула его. Он был из тех людей, которые чужое горе принимают за свое, и по мере возможности оказывал поддержку тем, кто в этом нуждался. Этой красавице, нежданно-негаданно появившейся в его жизни, требовалось покровительство и защита. Вначале он не знал, чем ей помочь, но когда услышал, что она мастерица вышивать золотом по ткани, в радостном изумлении воскликнул:
- Вышивать? Вышивать золотом?
- Ну да. Всяких зверей, драконов, узоры, - призналась она со смущением, будто бы это пустяк.
- Да тебе, дурочка, цены нету! - обрадовался Михаил, потому что в этом и видел её спасение. - Ты можешь открыть мастерскую. А заказчиков я тебе достану.
- А на что Кокечин возьмет ниток, ткань?
- Пусть это тебя не беспокоит. Будут у тебя нитки, будет ткань!
- О Озноби! Как счастлива Кокечин! - проговорила женщина и, как шаловливая разнеженная кошечка, принялась тереться о его ладонь.
С этой ночи она поняла, что приобрела то, о чем не могла и мечтать. И страхи её рассеялись. Доверчивая от природы, Кокечин поверила всему, что сказал ей Озноби, и не обманулась в нем.
Через неделю Михаил разыскал в квартале ремесленников маленький уютный домик с небольшим внутренним двориком и садиком. С его хозяином Михаил сторговался быстро и приобрел домик за сравнительно небольшую сумму. И счастливая Кокечин перебралась туда со своими нехитрыми пожитками и большой надеждой на будущее.
Глава двадцать четвертая
Однажды приехал из города на своем сером всклокоченный и возбужденный Костка. Завидя Михаила, с криком слетел с осла, подбежал к нему и вцепился костлявыми пальцами в рукав его халата.
- Пошли, пошли живее, Михал...
- Куды ты меня тащишь? - спрашивал Михаил, упираясь и стараясь освободить руку.
- Там, - говорил Костка, тяжело дыша, - во дворе сарайского владыки... полон двор русских князей. И московский с ними.
Михаил так и ахнул:
- Неужто князь Митя пожаловал?
- Там три каких-то отрока. И митрополит Алексей. Да сдается мне, что собираются оне отъезжать.
- Царица Владычица! - воскликнул Михаил и схватился за грудь: от этого известия у него зашлось сердце, какой-то ком подкатил к горлу, мешая дышать, в глазах сверкнули предательские слезы. - Уезжать? Были тут, а мы и не ведали о них?
- Выходит, так, - подтвердил Костка, беспомощно разводя руками и моргая реденькими ресницами.
Михаил скоро оседлал коня, вскочил на него и прямо со двора пустил его в галоп. Пролетев всю улицу, он вынужден был остановить вороного: поперек его пути из боковой улочки медленно двигался караван - верблюд за верблюдом, осел за ослом, груженные объемистыми поклажами, шли и шли, сопровождаемые людьми в халатах и чалмах, позванивали колокольчики на шеях верблюдов, стучали копыта по твердой утоптанной земле.
Спешившись, Ознобишин взял своего коня под уздцы. Эта непредвиденная остановка заставила его нервничать и кусать от нетерпения губы. Костка нагнал его, и Михаил, не поворачивая головы, сказал с обидой в голосе:
- Как же так, Костка? Оне, почитай, не одну седмицу пробыли в Сарае, а мы только проведали об этом.
- Кто же знал?!
- Надо знать! Такое не кажный год случается.
Караван прошел, но все равно по многолюдным узким улочкам ехать быстро было нельзя, и они поплелись шагом. К досаде Михаила, они потратили немало времени, прежде чем достигли русского подворья.
У распахнутых настежь высоких двустворчатых ворот усадьбы сарайского владыки, располагающейся неподалеку от одноглавой деревянной церкви, было необычайно многолюдно.
Михаил и Костка приблизились к толпе. Тем временем со двора на улицу по двое, по трое выезжали всадники: скромно одетые бояре, воины в кольчугах и шеломах.
Показалась крытая телега на больших колесах, влекомая высоким сильным рысаком. На рысаке сидел молодой монашек в черной рясе и высоком колпаке. На телеге под тентом - седой старец, митрополит Алексей, который медленно сухой рукой, высунувшейся по локоть из широкого рукава, осенял всех провожающих крестным знамением.
С правой стороны телеги верхами на гнедых ехали два отрока, а с левой - на сером в яблоках - отрок постарше, в маленькой темно-зеленой бархатной шапочке, отороченной куньим мехом, и в синем дорожном плаще, спадающем тяжелыми складками на круп коня и скрывающем все тело мальчика.
- Князь Митя! - указал рукой Михаил.
- Который?
- Тот, что на сером! Господи, вырос-то как!
При виде юного князя Михаил пришел в неожиданное волнение.
Костка стал дергать Михаила за рукав халата.
- А те-то... те-то кто?
- Самый меньшой-то, видимо, брат ево родной, Ваня. А тот, повыше, светленький - двоюродный. Князь Володимир.
- Гляди-ка, какие все строгие, - подивился Костка на княжат. Недовольные чем-то.
- А чему им довольными быти? Авось не у себя находятся, а в волчьем логове, - отозвался Михаил и дернул за уздечку. Конь пошел живее по краю дороги, вблизи московских людей.
Михаил не спускал своего взора с головы князя Дмитрия, шептал: "Господи, вот и довелось свидеться. Не ждал, не гадал. Княжич ты мой дорогой!"
Ознобишин приметил, что плотный кряжистый всадник с курчавой короткой бородой внимательно наблюдает за ним. Михаил, прищурившись от бившего в глаза солнца, тоже вгляделся в широкое лицо воина и признал его - то был храбрый воевода московского князя Петр Мещеряков. И Михаил, и Мещеряков одновременно улыбнулись и направили своих коней навстречу друг другу.
- Здоров будь, Михайла!
- И ты, Петро, будь здоров!
- А я слыхивал - ты пропал.
- Пропал, да нашелся.
- Дай Бог! А здеся что?
- Неволю мыкаю.
- На тя глянешь - не скажешь, что в неволе.
- Так это для кого как.
- Тоже верно, - отозвался воевода и спросил: - У кого же ты?
- У Нагатай-бека. Мож, слыхал? Векилем.
- Постой, постой. Уж не тот ли Нагатай, что на Москве бывал?
- Он самый.
- Ну, брат, тебе повезло.
- Повезло петуху, что в похлебку не попал, да коршун заклевал.
- А что - бек не пущает тя домой?
Этот вопрос Михаил пропустил мимо ушей, его интересовало совсем другое.
- Ты скажи мне, Петро, как там мои... жена, мальчонка. Видал ли?
- Жена твоя жива-здорова. Не беспокойся. Видел её как-то на торгу. Ладная у тебя бабонька. И мальчонка твой растет. Бойкий такой. Так что торопись! - И воевода, засмеявшись, шутя погрозил пальцем.
