Но разве они не могут просто довериться друг другу?
— Я верю, что Нанами не врёт нам. Но я хорошо чувствую других людей. Она что-то скрывает, — с сожалением произнёс он. Йо боялся этих слов, он боялся давать ещё один повод для сомнения, особенно теперь. Но почему-то был уверен, что Шикамару поймёт его правильно.
И он понял.
— Да, я знаю. Но это не сговор с Монокумой. Думаю, это что-то, чего мы пока не можем или не готовы понять. Я не чувствую исходящей от неё опасности, — уверенно ответил стратег. — За кем надо присматривать, так это за Ритцу. С ней явно что-то происходит в последнее время. Как и со всеми нами, конечно, но я подозреваю, что её волнения более серьёзны. Более опасны.
Йо не мог знать наверняка, какие мысли преследуют барабанщицу, но ясно было одно: каждый из них изнывал в этих стенах.
«Больше никто из моих друзей не умрёт. Обещаю тебе».
Всё чаще и чаще Асакура возвращался в памяти к тому разговору с Монокумой. Он не был уверен в своей догадке, но был готов пойти на всё, чтобы предотвратить ещё одну смерть.
— Если мы ничего не сделаем, то Монокума проведёт тест, о котором он столько говорил, — заметил Йо. — И тогда…
Шикамару внимательно посмотрел на него.
— Он всегда хотел, чтобы мы сами убивали друг друга, и я думаю, что это лишь угроза, чтобы спровоцировать кого-нибудь. Не делай ничего безрассудного, Йо.
Шаман лишь слабо улыбнулся своему другу:
— Не волнуйся, я ничего не сделаю. Но мы обязательно что-нибудь придумаем.
И как же он мечтал, чтобы эти слова оказались правдой.
***
Мне хотелось забыться в своей комнате и плакать от бессилия. Наверное, каждый в своей жизни рано или поздно сталкивается с тяжёлой ситуацией, которая до основания расшатывает нервы и выпивает все силы. Когда хочется сдаться и отступить, ведь ты сделал всё, что мог. Но каким-то чудом удаётся находить всё новые и новые резервы внутри себя — люди бывают столь удивительны. И вот ты идёшь дальше, точно спортсмен, открывший второе дыхание. Понимая, что должен был замертво свалиться уже давно — идёшь, назло себе и всему миру. И я жила эти недели с ощущением того, что все мои резервы давно подошли к концу. С ощущением усталости и ирреальности происходящего. Как компьютерная игра, которую уже слишком поздно бросать, ведь ты зашёл так далеко. И дело не в том, что игра сложная, но ты чувствуешь себя мерзко и отвратительно, путаясь в происходящем, ведь её создатель не позаботился о комфорте игрока.
В Академии, с её развлекательными комнатами и безграничным запасом продуктов, создавалась лишь видимость комфорта.
И в тот день я поняла, что не могу продолжать. Всему есть предел. Дело было не только в напряжении от постоянных убийств, стрессе и страхе от того, что даже твои самые преданные друзья могут по тем или иным причинам перешагнуть грань вашей дружбы. Меня днём и ночью преследовали кошмары, слуховые и визуальные галлюцинации. Я не могла вспомнить часть вещей из своего прошлого и, напротив, знала о том, чего никак не могла знать.
Деперсонализация. Я мало понимала в человеческой психологии — ровно столько, чтобы ориентироваться в определённого рода играх. Но знала, что иногда сознание может восприниматься как нечто чуждое, будто ты игрок, наблюдающий за своей жизнью со стороны. Мне, как геймеру, было очень странно ощущать это в реальности. Но глядя на окружающий мир, смотрясь в зеркало, заставляя себя хоть немного поесть — я не могла отделаться от мысли, что всё это было не по-настоящему. Это происходит не со мной. Я лишь сижу в кинотеатре, наблюдая за жизнью какой-то другой Нанами. Мои руки — это не мои руки. Они двигаются без моего вмешательства. Моё сознание не принадлежит мне. В нём будто кто-то наследил. Вандал, изрисовавший стены. И это видео стало последней каплей. Пусть я и защищала себя, но даже собственные слова о том, что я не предатель, это какая-то ошибка — всё это казалось мне ложью. Точнее, я не могла быть уверена, где кончается правда. Сплю ли я по ночам? Что означают все эти кошмары? Я могла быть в сговоре с Монокумой, даже не зная этого. Пусть всё это и звучит глупо, но доверяя своим одноклассникам, я полностью перестала доверять себе. По ночам я закрывала дверь на ключ, прячась не от окружающих. Я оберегала их от самой себя. Не знаю, как это могло бы помочь, но этот ритуал немного успокаивал. И оставалось радоваться звуконепроницаемым стенам, что скрывали мои крики в страшных снах.
И тогда, лёжа в своей кровати после ужина, на который у меня не было сил ходить, я поняла, что хочу поговорить с кем-то. Не только для того, чтобы облегчить душу — мне хотелось убедиться в собственной сознательности. И вспоминая виноватый взгляд Шикамару, я знала, что не взвалю ещё большую ответственность на его плечи. Мало кто из моих одноклассников понимал, как тяжело на самом деле ему приходится. За его ленью можно было не заметить, что каждую смерть он воспринимает как нечто очень личное. Будто лидер команды, он был виновен в каждом человеке, которого не уберёг. Пусть он и не показывал слёз, пусть не кричал и не устраивал истерик, он переживал, возможно, глубже, чем любой из нас.
Нет, я не могла тревожить Шикамару.
И вспоминая поставивший под сомнения все мои ощущения разговор, я поняла, что одного человека не было в комнате звукозаписи. Становилось страшно, насколько я погрузилась в себя и свои заботы, что не смогла сразу заметить этого. Даже моя деперсонализация могла быть менее разрушительным для души оружием, чем иные проблемы одноклассников. Мне хотелось помочь им, всем и каждому. Но есть одно очень простое правило: если хочешь кому-то помочь, для начала помоги себе.
Поэтому, вечером того дня, я позвонила в дверь комнаты Ритцу. В тот момент я не знала, чем обернётся этот разговор, и полагалась лишь на свои ощущения. Я хотела помочь, наверное, нам обеим. Поделиться друг с другом тем, что скрывается от остальных. Найти доверие не только к окружающим, но и к собственным личностям. Ритцу, как и я, перестала быть похожа на саму себя. Из жизнерадостной и неунывающей девушки она превратилась в замкнутую, пессимистичную, и даже если остальные этого не видели, я не могла стоять в стороне.
Она появилась — как и подобает музыканту — держа в руках барабанные палочки.
— Нанами? — на лице девушки читалось удивление, но в нём не было неприязни или недоверия. Хотя глядя на неё, я поняла, что не одна переживаю бессонные ночи. Неаккуратно налепленный пластырь с трудом скрывал кровавые мозоли на пальцах, волосы были растрёпаны. — Что-то случилось?
— Можно войти?
Тайнака помедлила с ответом. Я тут же почувствовала себя неудобно за вторжение в её личное пространство. Всё же, в общении с людьми я всегда испытывала некоторые трудности, а уж подгадать момент для серьёзного разговора не могла и подавно. Наверное, в наших слепленных в единый серый комок жизнях, уже не могло быть ни одного правильного момента.
— Да, конечно, — такая яркая и такая неискренняя улыбка. Было страшно смотреть на человека, наполнявшего мир радостью, для которого приветливость стала лишь вежливой маской.
Я закрыла за собой дверь и осмотрелась. Всегда было интересно проникнуть в уголок внутреннего мира человека. Монокуме не откажешь в изобретательности: если комната Шикамару оказалась наполнена тактическими играми, книгами и гобеленами, то Ритцу посчастливилось заполучить ударную установку, метроном и другие вещи, незнакомые мне, но наверняка важные для профессионального музыканта.
— Извини, тут немного не прибрано, — виновато сообщила она, собирая разбросанные по полу листки с нотами. Я пожалела о своей внимательности, случайно зацепив взглядом тот, на которым ярким фиолетовым маркером были написаны какие-то слова. Ритцу скомкала его и выбросила в урну.
— Что это? — пусть я и знала, что лезу не в своё дело, трудно было отделаться от ощущения, что там было записано нечто важное. Тайнака помолчала несколько секунд, грустно рассматривая содержимое мусорной корзины. Затем она внимательно посмотрела на меня, словно оценивая.
