Сторож не сразу впустил их, не понял спросонок, что стучится начальство.

— А я уж думал, и Нефедыч наш забунтовал, пускать не хочет, — мрачно пошутил Охлопков и, не слушая уверения — «да я… да, господи!..» — приказал: — Иди досыпай и никому ни слова! Понял?

Переписки накопилось много.

Зборовский с трудом открутил чугунный винт, поддерживающий печную дверцу. За лето винт заржавел.

Принялись просматривать бумаги.

Черный список рабочих, присланный союзом заводчиков, полетел в огонь… Письма о локауте туда же… К утру в сейфе и шкафах осталось только то, что «не боялось» чужих глаз.

Настало утро. Зборовский откинул шторы, позвонил. Нефедыч принес им умыться, вскипятил самовар. Вскоре собрались все служащие, и старинное здание наполнилось звуками голосов, шагов, скрипом дверей, стуком костящей на счетах.

— Предупреждаю, Петр: если эта морда появится, я за себя не ручаюсь!

Зборовский, зная, что речь идет о Романе Яркове, сказал внушительно:

— «Морда» появится, это несомненно… Надо быть готовым… только не к мордобитию! А то доставите им высокое наслаждение — бросить вас в тюрьму.

— Ого!

Впервые вспылил Зборовский, говоря с тестем, — ночная тревога, ожидание истомили его.

— Ничего не «ого», — сердито сказал он, — не будьте бабой, владейте своими нервами, черт вас возьми!

И добавил обычным тоном:

— Ушли бы вы лучше.

— Не уйду! — с сердитым вызовом ответил тесть.

В коридоре послышались властные, неторопливые шаги. Шло несколько человек. Без стука распахнулась дверь.

Первым вошел незнакомый пожилой, широкий в кости, широколобый, широкоскулый человек. Он сразу полез за пазуху за мандатом и положил его молча перед Зборовским. Это был депутат областного Совета Васильев. Ему поручили «выполнить решения о рабочем контроле на Верхнем заводе».

Следом за Васильевым вошли солдат, тоже депутат Совета, Ярков и машинист электростанции. Все они также предъявили свои мандаты.

Зборовский внимательно прочел документы, помедлил и сказал холодно:

— Чем могу служить?

— Вот соберем весь контрольный комитет, надо будет познакомиться нам с делами, — сказал Роман.

— С делами ты, Ярков, давно знаком не хуже меня.

— Да нет, я думаю, ты лучше моего разбираешься!

Второй раз сдали у Зборовского нервы. Это «ты» из уст простого рабочего он переварить не мог. Надменно взглянув на Романа, сказал:

— Не «тыкай»! Мы с тобой на брудершафт не пили.

— А я думал, пили — только я запамятовал, — громко усмехнулся Роман. — Ты первый «тыкать» стал…

Депутат Васильев прервал их:

— Давайте кажите дела, кличьте своих конторщиков, казначея… Канителиться нам некогда. — Он вопросительно взглянул на Охлопкова: — А это что за гражданин?

Ответить Зборовский не успел.

— Управляющий горным округом, господин Охлопков, — заговорил Роман с едкой насмешкой в голосе и во взгляде, — бывший гроза я ужас!

По дрожанию подбородка, но сузившимся зрачкам Зборовский понял, что тесть сейчас устроит скандал. Повелительно взглянул на него.

— Вы хотели идти домой, Георгий Иванович!

Ни с кем не прощаясь, Охлопков вышел…

Разгромив свой кабинет, он свалился на диван и заснул тяжелым сном, — хрипел, вздрагивал, завывал сквозь сжатые зубы.

Перед вечером проснулся, но продолжал лежать, тупо оглядывая перевернутую мебель, чернильные потеки на стене, осколки на ковре. В окно видно было косматое багровое небо, — это походило больше на пожар, чем на закат.

Он лежал, ни о чем не думая и только чувствуя раздражение от того, что в коридоре слышались тихие шаги и вздохи.

Наконец сказал хрипло:

— Ну, войди!

Жена как-то неловко, точно крадучись, вошла. Она не смела заметить страшный беспорядок, не смела и спросить, что случилось.

— Обедать, Гоша?

— «Обе-е-дать!» Дура… ужинать пора.

— Ужинать, — повторила она покорно. — Встанешь или сюда принести?

— Нет… Ка-а-кая ослица! Уродится же!.. Что я — расслабленный, паралитик?

Это значило, что он выйдет в столовую. Жена сказала, уходя:

— Все готово, велю суп подавать.

Охлопков выпил стакан водки, но это не приободрило его. Опухший, молчаливый, он сидел за неубранным столом.

Немного оживился, услыхав голоса дочери и зятя, позвал зятя в столовую.

— Ну, рассказывай!

Зборовский выпил рюмочку, закусил, поморщился:

— Полномочия им даны большие. Поступит заказ — они будут проверять, как он выполняется, как идет отгрузка, как расходуются средства… Принялись ретиво. Взяли на учет запасы сырья, топлива… в склады лазили… Сунулись в делопроизводство… Ну, думаю, поплывут! Как бы не так! Разбираются… У этого Яркова незаурядный практический ум… Яркая личность!

— Петр, назло, что ли, ты мне!..

— Не назло… Мне кажется, вы его недооцениваете…

— Напрасно кажется… Я его так ценю, так ценю, — почти с пеной у рта заговорил Охлопков, — он мне во сне снится, каналья! В печенку въелся. Не успокоюсь, пока его не сживу! И ты мне поможешь!

Зборовский свысока взглянул на тестя.

— В заговорщики я не гожусь, Георгий Иванович! Поймите вы! Не в одном Яркове дело! Сживете с завода Яркова — десять найдется таких же…

— Не с завода, со света, — прохрипел тесть.

Три раза в неделю, после первой смены, Роман Ярков, не заходя домой, отправлялся с боевой дружиной на учение.

«Заводская милиция», «боевые отряды», «боевые дружины» начали возникать с первых чисел марта. Они охраняли заводы и общественные здания. Вооружались кто чем мог. Было оружие, отобранное у полицейских и жандармов, было «своеручное» — своедельное, изготовленное в ночную смену на заводе.

Из этих рабочих дружин выросли позднее отряды Красной гвардии.

После июльских событий по постановлению партийной областной организации началось военное обучение боевых дружин.

Отряды росли… Военному делу их обучали рабочие- фронтовики и те, кто в революцию пятого года состоял в боевых дружинах. Больным вопросом оставался лишь вопрос вооружения.

Несмотря на свою «пробойность», Роман, сколько ни бился, полностью вооружить свой отряд не мог.

…Двести человек, четко отбивая шаг, шли шеренгами по улицам, неся на плечах винтовки, а то деревянные модели винтовок. Винтовок было мало. При стрельбе в мишень они переходили из рук в руки. При изучении приемов обходились моделями. За колонной лошадь везла на телеге мишени, «чучела», лопаты — словом, всё необходимое для учения.

Уходили далеко за город, на урочище Кучковку. Здесь был достаточно широкий для строевого учения луг. Овраги, река, крутая каменистая гора создавали «условия пересеченной местности».

Шли с песнями, в ногу… Роман время от времени садился на телегу — его еще мучила одышка. Подмечая, у кого нетвердый, невыработанный шаг, он кричал громко, весело:

— Левой! Левой! Тверже! Топай! Красна гвардия идет!

Командир он был веселый, но строгий — спуска не давал.

Объявив перекур, он собирал членов дружины в кружок и превращался в пропагандиста.

— Ну, хорошо, Корнилов — контра, это я знаю… А вот чего он добивается? — спрашивали его.

— Он хочет революцию задавить, военную власть утвердить… Чтобы генералы страной управляли.

— Так он буржуев к ногтю?

— Нет, Миша, к ногтю он не прижмет! Одной свиньи мясо… Буржуи— и русские и заграничные — его деньгами снабжают.

— А Дутов, он кто такой, откудова взялся?

— Казачий атаман. Временное правительство его в Оренбург послало, уполномоченным по продовольствию… но это, видать, была только маска. Он отряды формирует из казаков, Корнилову помогает.

— Ах, стервы-казаки. Против трудового народа пошли.

— Казаки-то бывают разные… Кулацкие сынки идут к Дутову, вот кто! Вам ясно, товарищи, что, поскольку контрреволюция зашевелилась, нам надо дать ей по зубам. Нашей рабочей дружине, может, скоро придется против дутовцев идти… Не должны мы подкачать, товарищи! Знать должны военную науку…