— Надеюсь, об этом мы сможем поговорить попозже, — сказал он. — А сейчас мне хотелось бы поздороваться с падре Санчесом.

Я окинул взглядом развалины, и он тут же добавил:

— Не торопитесь и осматривайте здесь все, сколько вам будет угодно. До встречи у меня дома.

Потом в течение полутора часов я бродил по древним руинам. Кое-где я испытывал прилив бодрости и задерживался там подольше. Зачарованный, я размышлял о цивилизации, которая возвела эти храмы. Как им удалось поднять сюда такие камни и уложить их один на другой? Казалось, это невозможно.

Когда первый интерес к развалинам прошел, я обратился мыслями к собственной ситуации. Хотя ничего в моем положении не изменилось, я не испытывал прежнего страха. Подействовала уверенность Санчеса. С моей стороны было глупо сомневаться в нем. И мне сразу понравился падре Карл.

С наступлением темноты я вернулся к грузовичку и двинулся к дому падре Карла. Когда я подъехал, с улицы было видно, что оба священника стоят рядом. Войдя, я услышал на кухне смех. Они были заняты приготовлением ужина. Падре Карл подошел ко мне, чтобы встретить и проводить до кресла. Я неторопливо уселся перед камином, в котором гудел огонь, и осмотрелся вокруг.

Просторная комната была облицована широкими, слегка окрашенными деревянными панелями. Узкий коридор соединял две другие комнаты — по всей видимости, спальные. Свет в доме был неяркий, и мне показалось, что я слышу еле различимое гудение генератора.

Когда все было готово, меня пригласили за стол, сколоченный из струганых досок. Санчес прочитал короткую молитву, мы принялись за еду. Священники продолжили свою беседу. Потом мы уселись вместе у камина.

— Падре Карл говорил с Уилом, — сообщил Санчес.

— Когда? — взволнованно спросил я.

— Уил проезжал здесь несколько дней назад, — сказал падре Карл. — Я знаком с ним уже год, и он заехал, чтобы доставить мне кое-какую информацию. По его словам, он якобы знает, кто стоит за действиями властей, направленными против Манускрипта.

— И кто же это?

— Кардинал Себастьян, — вставил Санчес. — А что он предпринимает?

— По всей видимости, он использует свое влияние в правительстве для того, чтобы усилить давление на сторонников Манускрипта с помощью военных. Он всегда предпочитал действовать исподтишка через правительство, а не нагнетать раскол внутри Церкви. Теперь он активизировал свои действия по отношению к древней рукописи. К сожалению, может быть, они уже принесли результаты.

— Что вы хотите сказать?

— За исключением нескольких священников Северного совета Церквей и нескольких людей вроде Хулии и Уила, похоже, ни у кого не осталось списков Манускрипта.

— А ученые в Висьенте?

Священники на миг умолкли, а потом падре Карл проговорил:

— Уил сообщил, что усадьба закрыта властями. Ученые арестованы, а данные их исследований конфискованы.

— Неужели научное сообщество потерпит это? — возмутился я.

— А что они могут сделать? — задумчиво произнес Санчес. — К тому же большинство ученых все равно не желали признавать эти исследования. Власти, скорее всего, попытаются убедить всех, что эти люди нарушили закон.

— Трудно поверить, что подобные действия сойдут властям с рук.

— По всей видимости, так оно и есть, — сказал падре Карл. — Для проверки я заезжал в несколько мест, и везде рассказывают то же самое. Хотя это и держится в тайне, власти предпринимают все более решительные меры против Манускрипта.

— Что же будет дальше, как вы считаете? — обратился я к моим собеседникам.

Падре Карл пожал плечами, а Санчес ответил:

— Не знаю. Это будет зависеть от того, что обнаружит Уил.

— Почему? — допытывался я.

— Похоже, он близок к тому, чтобы найти оставшуюся часть Манускрипта, Девятое откровение. Когда оно будет найдено, то, возможно, к нему будет проявлен такой интерес, что станет возможным вмешательство мировой общественности.

— А Уил говорил, куда собирается? — обратился я к падре Карлу.

— Он не мог сказать, куда именно, но упомянул, что интуиция ведет его на север, ближе к Гуатемала.

— Его ведет интуиция?

— Да, это станет понятно, когда вы уясните для себя, кто вы такой, и перейдете к Седьмому откровению.

На лицах обоих священников было выражение удивительной безмятежности.

— Как вы можете оставаться такими спокойными? — поразился я. — А если они ворвутся сюда и арестуют нас всех?

Они по-прежнему терпеливо взирали на меня, а потом заговорил падре Санчес:

— Не путайте спокойствие с беспечностью. Мир на наших лицах указывает, насколько мы приобщены к энергии. Мы сохраняем эту связь потому, что это лучшее, что мы можем сделать, вне зависимости от обстоятельств. Это понятно?

— Да, конечно, — проговорил я. — Дело в том, что мне трудно сохранять эту приобщенность самому.

Священники улыбнулись.

— Будет легче, когда выясните, кто вы такой.

Тут падре Санчес встал и, заявив, что идет мыть посуду, удалился.

Я взглянул на падре Карла:

— Хорошо. Так с чего же начать, чтобы выяснить, кто я такой?

— Падре Санчес утверждает, что вы уже уяснили для себя ролевые установки своих родителей.

— Верно. Они оба были «следователями»— отсюда и моя замкнутость.

— Хорошо, теперь вы должны отрешиться от происходившей в вашей семье борьбы за энергию и отыскать настоящую причину вашего появления в этой семье.

Я взглянул на него в недоумении.

— В процессе обретения своей действительной духовной сути необходимо, кроме всего прочего, обозреть всю свою жизнь как единое повествование и попытаться выяснить ее более возвышенное назначение. Начните с того, что задайте себе вопрос: «Почему я родился именно в этой семье?»

— Не знаю, — признался я.

— Ваш отец — «следователь». А что еще он собой представляет?

— Вы имеете в виду, за что он ратует?

— Да.

На какой-то миг я задумался, а потом ответил:

— Отец искренне верит, что нужно жить в свое удовольствие, жить честно, но использовать все возможности, предоставляемые жизнью. Понимаете, жить полной мерой.

— И ему это удается?

— До какой-то степени — да, однако полоса неудач у него почему-то всегда наступает, когда он близок к тому, чтобы пожить припеваючи.

Падре Кард насмешливо прищурился:

— Он считает, что жизнь дана для веселья и наслаждения, но осуществить это в полной мере ему не удалось?

— Да.

— А вы не задумывались — почему?

— Вообще-то нет. Я всегда считал, что ему не везет.

— Может быть, он еще не пришел к тому, как это нужно делать?

— Может быть, и так.

— Ну а ваша мать?

— Ее уже нет в живых.

— А вы можете сказать, чем жила она?

— Мама жила своей верой. Она считала, что нужно жить по-христиански.

— И в чем это выражалось?

— Она верила, что нужно служить обществу и жить по Божьим законам.

— И она следовала законам Господа?

— Она соблюдала их в точности, по крайней мере так, как учила ее Церковь.

— А ей удавалось убедить отца поступать так же?

— Вообще-то нет, — рассмеялся я. — Мать хотела, чтобы он каждую неделю ходил в церковь и принимал участие в жизни городка, где мы жили. Но, как я уже сказал, он был слишком вольнолюбив для этого.

— Ну а с чем при этом остались вы?

— Никогда над этим не задумывался, — признался я, взглянув на него.

— А разве они оба не хотели, чтобы вы были привержены их идеалам? Не поэтому ли они мучали вас расспросами: чтобы увериться — не склоняетесь ли вы к жизненным ценностям другого? Разве они не хотели, чтобы вы почитали лучшим образ жизни каждого из них?

— Да, вы правы.

— Как же вы на это реагировали?

— Наверное, я просто старался не принимать сторону ни того, ни другого.

— Значит, они оба наставляли вас, чтобы вы соответствовали их представлениям, а вы, не имея возможности угодить обоим, уходили в себя?

— Примерно так, — подтвердил я.

— Что случилось с вашей матерью?