Давай же! Вспоминай! Вспоминай, черт тебя дери!

Я нажимаю на клавишу «Пауза» и на некоторое время приостанавливаю просмотр сериала. Потом тянусь за фотографиями, веером разложенным на прикроватной тумбочке. Их тоже принесла мне Рори. На одной из них запечатлены мы с ней вдвоем: я совсем почти взрослая, и она тоже уже в подростковом возрасте. Тут же стоит дата: 1994 год. Несмотря на то что мне шестнадцать, а Рори только одиннадцать, она уже вымахала ростом выше меня. На мне какой-то ужасный прикид, летнее платье для прогулок, на Рори сиреневый сарафанчик с оборками спереди, которые, впрочем, не могут скрыть начинающую формироваться грудь. Даже в свои одиннадцать она уже самая настоящая красавица: от девочки просто невозможно оторвать глаз. Да, всю красоту, отпущенную на нас двоих, Рори забрала себе. Это точно! Наверняка везде и всегда, где мы появлялись вместе, взгляды всех окружающих были обращены на нее, и только на нее одну. На мне какое-то чудное – повторюсь еще раз! – платье в красно-белую клетку. Юбка с тремя пышными ярусами, верх с явно заниженным корсажем, отчего мои груди болтаются в разные стороны. Моя улыбка сохранила и момент фотовспышки, это благодаря металлическим брекетам на верхних и нижних зубах. Прическа на голове тоже еще та! Она совсем не красит мое лицо сердцевидной формы. К тому же в парикмахерской явно перестарались и с перманентом, и с обесцвечиванием волос. Одним словом, красотка! На запястье ленточка с небольшим букетиком. В самом углу фотографии виднеется плечо какого-то парнишки в смокинге, наверняка это мой кавалер.

Я принимаюсь пристально разглядывать фотографию. А улыбка у меня получилась какой-то жалкой, похожей скорее на гримасу, искренне огорчаюсь я. Смотрю на себя шестнадцатилетнюю и пытаюсь представить, какой же я была в шестнадцать лет. И что это был за мальчишка, с которым я тогда встречалась. И что мы с ним делали? Развлекались в многоместном фургоне его мамаши, перебрав со спиртным на какой-нибудь вечеринке, откуда улизнули, не дожидаясь ее окончания? Нет! Конечно же, нет! Ведь все они, начиная от Саманты и кончая Рори, твердят мне в один голос, что я была девочка-крепость. Наглухо застегнута на все пуговицы.

Но почему бы не вообразить себе и нечто прямо противоположное? Вот я гашу свет в салоне машины, расстегиваю лифчик и позволяю ему гладить мою грудь. И так мы ласкаем друг друга, подкрепляясь время от времени очередным глотком спиртного. А потом мы еще и отправляемся плавать голышом. Домой я возвращаюсь далеко за полночь, предусмотрительно пробравшись к себе в спальню через окно, чтобы мама ничего не заметила.

Я чувствую, как у меня начинает дергаться щека, как щиплет в носу, как больно сдавило грудь. Кажется, впервые я в полной мере осознаю, как же это ужасно на самом деле – потерять собственную память. Неужели я обречена ничего не вспомнить до конца дней своих? Неужели мой удел – это безучастное существование того, что от меня осталось? Я – как будто овощ, как трава… Не тело, а лишь пустая оболочка, такой скелет, на котором нет живой плоти и нечем заполнить зияющие дыры и провалы в собственном мозгу. Я чувствую, как слезы градом катятся по моим щекам, я смахиваю их рукой, но тщетно! Они продолжают литься с утроенной силой. А ты подумай о тех ста пятидесяти двух несчастных, уговариваю я себя, которым судьба отказала даже в таком сомнительном спасении. Господи боже мой! Вспомни других! Как же тебе не стыдно роптать! Ведь ты же осталась жива. Ты можешь дышать, смотреть, и у тебя даже есть какой-то мизерный шанс вспомнить все. Но мой мозг просто не в состоянии оценить всю чудовищность моих потерь. А потому и слезами моему горю не помочь. Но ведь еще есть время… У меня в запасе еще полно времени! Может быть, когда-нибудь… со временем я вспомню. А что, если взять и позвонить Андерсону? Возможно, вдвоем нам будет проще найти ответ на вопрос: Почему мы? Почему судьба выбрала именно нас? Слезы продолжают душить меня. Невыносимая боль! Она сейчас затмевает собой все остальное. Я хватаю айпод: слабая попытка успокоить себя. Так отвлекают детей, чтобы они не плакали. Начинают петь, включают музыку. Но в моем случае музыка мне не помощница. От нее мне становится только горше. Звуки пронзают меня со всех сторон, словно острые стрелы, и впиваются в мои кровоточащие раны.

Наверное, Алисия, медсестра, дежурящая на посту, услышала мои безутешные рыдания. Она торопливо входит в палату, осторожно вытирает щеки, прочищает мой нос.

– Что-нибудь еще, моя дорогая? – ласково спрашивает она меня.

– Ничего! – всхлипываю я. – Мне ничего не надо, и никто мне не поможет!

Сестра молча берет дистанционный пульт управления, отключает музыку и снова переключает телевизор на новостной канал, который я смотрела перед приходом Рори.

Потом она долго гладит мою спину, пока я не перестаю плакать. Я тупо смотрю перед собой, мало что соображая, но вдруг спохватываюсь:

– Позвоните, пожалуйста, моей сестре.

– Конечно! Сию минуту! – Медсестра хватает трубку и торопливо набирает номер Рори, а потом подсовывает телефон поближе ко мне.

– Рори! Это я! – выдыхаю я в трубку, заслышав голос сестры на другом конце провода. – Послушай! А какой я была раньше?

– Что ты имеешь в виду? – растерянно спрашивает сестра, и голос у нее такой, какой бывает у человека, когда его растолкали посреди ночи. – Ну да! Ты была моей старшей сестрой. Мы с тобой вместе работали в художественной галерее. Я же тебе рассказывала об этом.

– Да, да! Все это я помню! Но сейчас я о другом. Какой я была? Что за человек? Например, с кем я гуляла в юности? Тот парень на фотографии…

– Ах, это! Хм! – На другом конце провода повисает короткая пауза. – Кажется, его звали Майкл Лумис. Да, припоминаю! Он еще занимался борьбой.

– То есть мы с ним встречались, да? Гуляли по вечерам? А может, и выпивали вместе… или ходили купаться голышом, или творили какие другие глупости…

Я слышу жизнерадостный смех сестры в трубке. И это несмотря на ее полусонное состояние.

– Ах, Нелл! Ради всех святых! О каких таких глупостях ты толкуешь? – Она снова замолчала. – Впрочем, я мало что помню и едва ли я тогда была в курсе, чем вы там занимались на своих свиданиях. Как-никак я тогда училась в младших классах. Но готова поспорить на что угодно, что никакими такими глупостями вы не занимались! И уж точно не обжимались по углам и не ныряли голышом в воду!

Я тяжело вздыхаю. Невероятно! Этого не может быть! Нет и еще раз нет! Я гуляла ночами напролет, каталась вместе со своим парнем в автомобиле с открытым верхом, и мы с ним творили под луной всяческие глупости.

– То есть ты хочешь сказать, что моя жизнь была совсем не такой, как показана в «Друзьях»? Наполненной событиями, бурлящей, интересной!

А сама я какая была? Унылая? С ужасными волосами и нелепой прической на голове? Додумываю я уже про себя.

– Ты имеешь в виду этот ситком? – снова заливается смехом Рори. – Ну начнем с того, что никто из нас не ведет такую жизнь, какой живут герои этого сериала. Поэтому-то мы все и смотрим его с таким удовольствием.

Я слышу, как хрустят простыни под ее телом, когда она переворачивается на другой бок.

– С твоих слов я понимаю, что я всегда была весьма рассудительной особой. Из тех зануд, которые любят все раскладывать по полочкам и могут заговорить кого угодно. Я права? То есть ничего общего с теми девчонками, которые всегда готовы к приключениям?

И в этот момент я почему-то вспоминаю Андерсона. Вот из кого энергия буквально брызжет! Бьет ключом… Стоит ему появиться, и он тут же заполняет собой все пространство. Потом я думаю о героинях сериала «Друзья», о Монике и о Рейчел. Пытаюсь представить себе, как все было у меня. Хочу заставить себя поверить в то, что так оно и было. Неужели я даже никогда не смеялась? Вечно сидела с насупленным видом? А я хочу вспомнить, как я смеялась! Более того! Я хочу, чтобы именно через смех ко мне вернулась вся моя прежняя жизнь, будь она трижды неладна!