― Ничего. Я просто привезу своего юриста, чтобы вы подписали и согласились на мои условия, или уехали…

― Вы имеете в виду юриста Джеффа? ― внезапно она встает прямо передо мной, тыкая пальцем мне в грудь.

Пораженный, я отступаю назад, но она делает шаг вперед.

Я поднимаю руки в притворной капитуляции.

― Черт, Златовласка! Остынь!

Она даже не слышит меня. Уважаемый доктор продолжает тыкать в меня пальцем, словно я ее личная кнопка пульта дистанционного управления.

― Этот придурок даже не удосужился сказать мне, что отправляет вас сюда, и теперь вы угрожаете мне вашим юристом? С каких пор курьерам нужны собственные юристы?

Хорошо, игра окончена.

― С тех пор, как они не являются теми курьерами, которых вы ожидали?

Я парирую ей, не понимая того, чем я мог так ее разозлить. Она тяжело дышит, а ее ноздри раздуваются. Если бы люди могли метать кинжалы взглядом, я бы уже давным-давно был мертв. Благодаря взгляду и этому чертову пальцу на моей груди. Она уже, наверное, проделала там вмятину.

Харлоу хмурится, и впервые на ее лице отражается замешательство, когда она отступает назад.

― Что… так… черт возьми, кто вы такой?

Я протягиваю руку.

― Я ― Дэкс Дрексел, и я ― владелец «Жемчужины». Анита ― моя бабушка. Прошу прощения за то, что заставил вас принять меня за…

― Это было не смешно! Вы не имеете права ни с кем разыгрывать эту чушь, как бы вам это ни нравилось.

Женщина вихрем разворачивается и направляется к дому, а я следую за ней, не желая, чтобы она захлопнула передо мною дверь, хотя здесь еще один вход, которым я могу воспользоваться, если она не позволит мне войти. В «Жемчужине» шесть спален, и она может вместить до десяти человек. А со стеной, разделяющей помещение на западное и восточное крыло, ее также можно сдавать двум отдельным компаниям.

― Подождите! Послушайте, мне очень жаль. Мне не стоило этого делать.

Я обгоняю Харлоу, преграждая ей путь. Черт, а она хорошо пахнет. Я чувствую нотку розового масла, когда ветер развевает ее светло-русые волосы у нее перед лицом, и она пальцем убирает прядь за ухо.

― Послушайте, нам нужно поговорить. По-видимому, произошла небольшая путаница.

― В чем?

Я киваю головой в сторону «Жемчужины».

― Я запланировал остановиться в «Жемчужине» на следующие три недели…

― Черта с два! ― она отталкивает меня в сторону и продолжает свой путь к входным дверям. ― Я оплатила аренду за это место, наличными, и у меня есть соглашение, которое это подтверждает.

― У меня с собой есть копия договора, и он позволяет владельцу или менеджеру, в данном случае Нане, то есть моей бабушке, находиться здесь при любых смягчающих обстоятельствах, ― говорю я, размахивая конвертом перед ней.

«Разве пистолет ― не смягчающее обстоятельство?»      

Со стороны это выглядит не очень хорошо, но таково мое решение. Златовласка ― упрямая женщина, и я не могу винить ее. Но, кроме этого, я очень разочарован в себе. Каким-то образом, мой шарм совершенно не действует на нее. Она едва ли взглянула на меня. Ну, она взглянула, но только потому, что пыталась пробить дыру в моей груди.

Я так отвлекся, задаваясь вопросом, почему мое обаяние не действует на Златовласку, что даже не замечаю, как она останавливается, оборачивается и смотрит на меня до тех пор, пока не становится поздно. Я врезаюсь прямо в нее, и мы оба падаем на землю.

Среди возгласов «Вот дерьмо» (от меня) и «Черт возьми» (от нее), я отбрасываю конверт, чтобы успеть схватить ее за талию одной рукой, а второй удержать ее голову, когда мы ударяемся о землю. Один факт об автономной жизни: здесь нет асфальтированных подъездных дорожек, только гравий ― мелкое дерьмо, которое сейчас режет кожу моих рук, пока я страхую ее от падения. Возможно, мне просто нужно пересмотреть дизайн и положить асфальт по всему долбанному пути от самой магистрали.

Когда Харлоу хватается за голову, я начинаю паниковать. Надеюсь, она не ударилась и не получила сотрясение, или еще хуже, «не откинется» у меня на руках. Отлично, она выжила после ночи с заряженным пистолетом, но, естественно, не пережила встречи со мной и моим длинным языком.

― Ты в порядке? ― я осторожно поворачиваю ее голову, чтобы убедиться, что она не разбила ее о камни, не тогда, когда мои руки приняли на себя весь удар и залили кровью весь гравий.

Их к тому же ужасно щиплет.

― О, Боже, моя голова!

― Что с головой? Ты ранена?

― У меня похмелье, вот что! ― стонет она, после чего замирает, уставившись на меня, ее глаза расширяются, а губы складываются в букву «О» от шока, когда ее взгляд опускается вниз. Мне требуется секунда, чтобы понять, что происходит, и почему она смотрит на меня так, как будто я самый ненавистный ей человек на этой земле. А потом до меня доходит. Я лежу прямо на ней, у нее между ног, и как раз в этот момент ощущение ее ног рядом с моими бедрами посылает ударные волны по моему телу.

И члену.

― Вот черт! То есть, прости!

Я слезаю с нее, как раз когда она отталкивает меня прочь. Я поднимаюсь, предлагаю ей руку, но она игнорирует меня, поднимаясь на ноги без посторонней помощи, и стряхивает гравий со своего кардигана. Кто мог знать, что аромат женщины может так быстро произвести впечатление на южную часть моего тела, что мой разум даже не успел этого осознать? Я отворачиваюсь от нее, чтобы она не видела, насколько я тверд. Братьям Вильер сейчас лучше не подсматривать в свои долбаные телескопы.

― Ах, посмотри! Твое драгоценное соглашение разлетелось повсюду, ― сухо произносит она, когда я разворачиваюсь к ней лицом; все десять страниц договора аренды «Жемчужины» размером в 6,400 квадратных футов разлетелись от меня аж до полыни.

Мне удается поймать два листа, но я знаю, что гоняться за ними, и при этом выглядеть как идиот, бесполезно. Я лучше поеду обратно к Нане и снова все распечатаю, даже если ее двадцатилетний матричный принтер ужасно трещит при каждой распечатке.

Звук хлопнувшей парадной двери возвращает меня на землю. Я даже не предпринимаю никаких усилий, чтобы броситься к дому, не тогда, когда становится слишком поздно что-либо предпринимать. Когда я разворачиваюсь, чтобы взглянуть, Златовласка или скорее Доктор Харлоу Джеймс, смотрит на меня сквозь мутную стеклянную дверь, одна ее рука находится на бедре, а другая показывает этот популярный знак с поднятым средним пальцем, который соответствует ее взгляду, ясному как день: «Да пошел ты».

Глава 5

Харлоу

Слава Богу, у парня на самом деле есть голова на плечах. Он понимает намек на то, что его сюда не приглашали, и уходит, подобрав свое достоинство. Но, когда я смотрю, как он уезжает, нет никаких сомнений, что я по-прежнему в шоке — не от падения, а от того, что впервые в жизни кому-то показала средний палец.

Я показала средний палец!

Это кажется таким знаменательным событием, что дрожащими руками я достаю из сумочки свой дневник в кожаном переплете и делаю в нем запись: «Сегодня я показала какому-то парню средний палец! Как жаль, что это был не Джефф».

Когда я снова смотрю на строки, которые только что написала, то останавливаюсь на последнем предложении. Безусловно, это хороший момент, разве нет? Почему я так и не показала средний палец Джеффу, после того, как он в сотый раз облажался? Если бы я знала, как этот жест может улучшить настроение, почему бы мне этого было не сделать? Было ли это потому, что я больше беспокоилась о том, что такое ребячество могло бы показать меня не в лучшем свете, или потому, что даже после того, как моя жизнь развалилась, я была так сфокусирована на сохранении своей репутации, что подавляла все остальное, даже желание дать отпор?

Я закрываю дневник и закидываю его обратно в свою сумочку. Какой бы триумф я не испытала, показывая средний палец Дэксу, сейчас это прошло. Я вздыхаю и вытаскиваю кусочек гравия, зацепившейся за мою кофту. Пока я перекатываю его между большим и указательным пальцами, понимаю, что, по крайней мере, остается одна вещь, которую я не могу отрицать.