© Наталья Шмелькова, 2018

© ИТАР-ТАСС

© ООО «Издательство АСТ», 2018

С Венедиктом Ерофеевым я была знакома в течение последних трех лет его жизни и благодарна судьбе за встречу с этим замечательным писателем и необыкновенным человеком. Видясь с ним часто, я всегда записывала его рассказы о самом себе, о друзьях, об отношении к различным событиям, отдельные высказывания, замечания. В своих воспоминаниях привожу и некоторые тексты писателя с краткими к ним пояснениями.

Отдельные фрагменты книги, выстроенной в форме дневника, иногда писались мной по памяти, а не по живому следу. В таких случаях, как правило, не указывались даты, но, по возможности, сохранялась хронологическая последовательность событий.

Признаюсь, долго не решалась я на полную публикацию книги. Ведь записи мои порой очень личные. Велись они для себя и совершенно не предназначались для печати. Но вот промелькнули годы после смерти писателя, и я решилась. Решилась, прекрасно осознавая, какую беру на себя ответственность.

Допускаю, что некоторых почитателей Ерофеева могут покоробить отдельные строки моих воспоминаний о нем, но напомню, что книга посвящена не только творчеству, но и исключительно неординарной личности писателя, не чуждому и человеческих слабостей.

Хочется надеяться, что даже самый придирчивый читатель почерпнет для себя из моих записей о Венедикте Ерофееве что-то новое, интересное и важное. И если такое случится, то буду считать свой труд не напрасным.

17 февраля

На квартире журналиста Игоря Дудинского скопище народа: выставка неофициальных художников и игра в «путаницу». По кругу ходит лист бумаги. Каждый пишет, что хочет и, загнув текст на обратную сторону листа, оставив последнюю фразу, передает написанное соседу. Являюсь с опозданием. В комнате лишь одно свободное место на низкой лавочке у незнакомого мне мужчины. Он непрерывно курит «Беломор». По ходу игры мой текст переходит ему: «В сумасшедший дом он попал по блату». Когда лист обошел несколько кругов и всё зачитали, он обратился ко мне: «А у нас с вами получился очень плавный переход». В перерыве художник Валера Черкашин сообщил: «А я тебя сфотографировал с Веничкой Ерофеевым». Так значит это Ерофеев?! Знала бы раньше, придумала бы что-нибудь поинтереснее. В разговоре с Ерофеевым спросила: «А над чем вы сейчас работаете?» Ответил, что заканчивает «Вальпургиеву ночь», что действие пьесы происходит в дурдоме. «А что вас натолкнуло на этот сюжет?» Рассказал, что не так давно пребывал в «Кащенко», наблюдал, как на 1 Мая для больных мужского и женского отделений устроили вечер танцев – первое, что и натолкнуло.

Начали расходиться. Уехала с художником Борисом Козловым слушать магнитофонную запись писателя Юрия Мамлеева.

Об этой нашей встрече у Ерофеева есть строчки в дневнике, как я, сев рядом с ним, нахально стрельнула у него две беломорины и еще авторучку.

____________

Наташа Воронина, юная покровительница московского андеграунда, приглашает меня на организованный ею квартирный вечер поэзии Генриха Сапгира. Маленькая комната забита народом. В основном – молодежь. Кому не хватает мест, рассаживаются на подоконнике. Разливается чай. После ухода Сапгира – неожиданное появление Ерофеева в сопровождении его жены Галины. Наперебой все просят почитать его «Вальпургиеву ночь». Зачарованно слушаю его исполнение, его прекрасный баритон. Записываю на магнитофон.

ДОКТОР (желчно)…Так как же обстоит с вашим общим состоянием, на ваш взгляд?

ГУРЕВИЧ…Короче, ощущаешь себя внутри благодати – и все-таки совсем не там… ну… как во чреве мачехи…

Периодически – взрывы смеха. В перерыве все курят на кухне. Подошла. Поздоровалась. Не поняла – вспомнил ли он меня? Кажется, нет.

____________

Долго после этой встречи Ерофеева не видела. А с ним, как узнала от Наташи Ворониной, приключилась беда – рак горла. Операция. Она предложила навестить его в больнице. Удивлена. Ведь я с ним практически не знакома. Почему именно мне она звонит? Попросила прихватить немного коньяку: «Врач разрешил», – сказала она. Но почему-то наша встреча не состоялась. (Уже потом, от Вени, я узнала, что от рака горла умер родной его брат Юрий, отказавшийся от операции. «Если бы я знал, что есть такая боль, – рассказывал он мне, – я бы лучше выбросился из окна».)

____________

Странно… Звонит мне Маша Фомина, с которой я мало знакома – встречались где-то на квартирных литературных вечерах. Просит позвонить меня Ерофееву домой. «Я сама очень боюсь звонить, – говорит она. – А вдруг жена скажет, что он умер?»

Дает номер его телефона. Удивлена: мы живем в таких отдаленных друг от друга районах, а телефоны так похожи:

Мой: – 434-777-9

Его: – 454-777-0

Уже позже, узнав мой номер телефона, Ерофеев сам был очень удивлен. Долго цифры сопоставлял, что-то вычислял и даже расшифровал их…

По просьбе Маши ему позвонила. Услышала в трубке космический голос. Сказал несколько слов и тут же ее повесил.

4 февраля

Татьяна Щербина пригласила на литературный вечер в Дом архитектора. Должны выступать прозаики Евгений Попов, Виктор Ерофеев, из поэтов Лев Рубинштейн, она и многие другие.

В вестибюле сразу увидела Веню Ерофеева. Он был в коричневом из искусственного меха полушубке, меховой шапке, скрывающей его мальчишескую с проседью челку, а лицо его после перенесенной операции так заметно изменилось…

Окружавшие его о чем-то оживленно беседовали, обращались к нему, а он долго и пристально смотрел на меня. Смотрел не как на человека, которого вспомнил, узнал, нет. Ведь после тех двух мимолетных, случайных встреч прошло два года. Смотрел не как на женщину, которая ему приглянулась. Взгляд – как судьба. (Уже потом он мне сказал: «Я был уверен, что ты ко мне подойдешь…») А я, сидя в зале, переживала, что не поздоровалась с ним, не кивнула. Ведь он мог подумать, что я не узнала его. Что он так сильно изменился после операции.

В фойе он уже был один и шел мне прямо навстречу. Осмелилась и подошла. Смущенно залепетала: «Здравствуйте. Вы меня, наверное, не помните… Мы виделись у Дудинского… У меня есть самиздатские “Петушки”… Так хотелось бы ваш автограф…»

Ерофеев улыбнулся, извлек из кармашка синей холщовой хозяйственной сумки микрофон, и снова я услышала его голос: «Пожалуйста, приезжайте, тем более что жена моя сейчас в больнице».

Подошла Таня Щербина. Минуту с Ерофеевым побеседовала и откланялась. «Вы, наверное, ее пришли послушать?» – спросила я. «Да, и ее тоже, – ответил Ерофеев и многозначительно добавил: – Но в основном – своего однофамильца».

В зале нас разделяло несколько рядов. Он сидел впереди меня, наискосок, и я хорошо видела его лицо. Слушал всех внимательно, и особенно «однофамильца».

Как мне показалось – очень не понравилось ему это выступление и даже раздражало. Ушел со второй половины вечера ни с кем не попрощавшись.

____________

У моей соседки по дому Инны в феврале день рождения. Советую ей себе в подарок купить картину замечательного художника-шестидесятника Игоря Ворошилова. Он не москвич и работы хранит в квартире своей знакомой, Наташи Алешиной. Звоню ей, чтобы узнать адрес, и – опять совпадение – ее дом на Флотской, в одном дворе с Ерофеевым. Прекрасно. Прихвачу заодно самиздатские «Петушки» для автографа, и вместе с ней к нему зайдем.

Звоним. Дверь открыла его давнишняя приятельница Алена, как она нам представилась, и тут же я увидела известного во всей Москве Игоря Ноткина, небездарного фотографа, окончательно избравшего роль юродивого, зарабатывавшего себе на портвейн, стоя у церкви и прося милостыню. Он бурно нас приветствовал. Появился в дверях заметно пошатывающийся Ерофеев. Ни с кем не поздоровавшись, он возлег на диван и, подперев голову рукой, погрузился в созерцание. Беседа не клеилась. Ноткин нес какой-то сумбур, а я, не зная, чем себя занять, села музицировать за напрочь расстроенное пианино. Для серьезности начала с классики, а потом, окончательно осмелев, надрывно исполнила есенинское «Пой же, пой на проклятой гитаре».