-Падут лошади – запрягу всех в повозки и буду погонять кнутом! – гремел голос Глааса. – Ширек близко! Там напьемся вволю!

Дорога становилась все хуже и иногда мне казалось, что сейчас оборотни в человеческом обличье могут легко победить измученных, уставших разбойников. Но слуги колдуньи не появлялись, и по лицу Хорвека я видела, что он чует в этом какой-то хитрый замысел.

После полудня дорога начала уходить вниз, склоны зазеленели, и вдали, между ивами, мелькнула серебристая лента реки. Лошади заржали, почуяв воду. Раздался смех, на лицах появились улыбки, словно до сей поры все были готовы поверить в темную магию оборотней, которая заставит реку исчезнуть.

-Берега у Ширека болотисты, - задумчиво обратился к Глаасу Скиллум-Вороненок, не поддавшийся общей радости. – Это будет трудный путь. Оборотни загнали нас туда, где мы сами себя погубим. Все-таки лучше было бы избавиться от Ирну – зуб даю, это из-за него случился переполох.

-Наши повозки тяжелы – так не лучше ли заодно избавиться от повозок и идти вовсе налегке? – огрызнулся мастер Глаас. – Пленников я никому не подарю, так и знай!

Спуск был быстрым – жажда подгоняла нас лучше любых напутствий и угроз Глааса. После пыльных дорог пустошей прибрежная зелень казалась мне райскими угодьями, где гуляют сами боги. Дорога вилась между мирными зарослями старых ив, лишь самую малость пожелтевших в преддверии осени, и радостное возбуждение нарастало, притупляя бдительность. Оттого даже Глаас был захвачен врасплох, когда оказалось, что место на берегу занято. У реки остановился отдохнуть какой-то нарядный господин: на зеленой траве стоял узорчатый шатер, рядом паслось несколько прекрасных лошадей, а около костра суетились двое юных слуг, один другого миловиднее.

-Что за черт? – раздалось встревоженное бормотание. – Откуда здесь взяться богатею? Уж не новые ли это колдовские штучки? Никак это обман, видение!

Но от котелка шел сытный дух, слуги добродушнопереругивались, как это и полагалось им по должности, а из шатра показался их господин – веселый толстячок в яркой одежде, которая, несомненно, привела бы в полный восторг моего бедного дядюшку, имевшего склонность к обилию кружев и золоченых галунов.

-О, какая радость! – радушно вскричал он, увидев нас. – Я думал, что в этой глуши не встречу ни одной живой души! Что же вы стоите? Душевно рад! Клянусь всеми богами, что за чудесная случайность!..

Казалось, толстяк не замечает, как запылена одежда и лицау тех, кого он повстречал, и ему нет дела до того, что Хорвек, стоящий поодаль, закован в цепи, а некоторые из разбойников ранены. Он излучал столь явное благодушие, что даже Глаас усмехнулся, отвечая на сердечное приветствие – хотя в усмешке этой сквозила настороженность. Остальные разбойники - как ни пытались они придать своим лицам выражение простодушия – с хищным любопытством оглядывали дорогую сбрую на лошадях, на время позабыв и о голоде, и о жажде.

Что-то заставило меня оглянуться на Хорвека: привычное безразличие на его лице сменилось ненавистью. Он принюхивался, поводя головой по-звериному, а верхняя губа подрагивала, словно бывший демон беззвучно рычал. Но стоило ему только поймать мой взгляд, как злобная гримаса была согнана с лица заметным усилием. Мне нестерпимо хотелось спросить у Хорвека, какая опасность вызвала эти перемены, но Глаас громко приказал нам с Харлем приступать к работе: нарядный господин был столь любезен, что пригласил усталых путников разбить лагерь по соседству. За всей этой суетой мне удалось подслушать только пару слов из разговора, который мастер Глаас завел со странным новым знакомцем, и из него я поняла лишь то, что тот странствует в каких-то торговых нуждах.

-Богатый купец, - пробормотала я себе под нос, изнывая от желания расспросить Хорвека о том, что ему увиделось за румяной физиономией толстяка. Но, увы, за все это время у меня не вышло даже поднести ему воды – что уж говорить о разговоре! «Ох, отчего же моя голова не приспособлена разгадывать загадки? – сокрушалась я, изо всех сил пытаясь рассуждать так же разумно, как это умел делать демон. – Я попросту вижу, что дело нечисто, и толстяк этот – такой же торговец, как люди Глааса – мирные путники. Однако чего же ждать от этой встречи? Что замышляет этот хитрец с масляной рожей?».

За этими размышлениями я не заметила, как мастер Глаас подошел ко мне, и едва не опрокинула котелок с похлебкой, которую помешивала, когда он гаркнул:

-Эй, ты! Йелла! Господин Мобрин пригласил меня отобедать с ним. Будешь при мне. Иди к реке, умойся как следует!

Я, ничего не поняв, побежала к воде смывать с лица пыль пустошей, которая, казалось, въелась в мою кожу навсегда – даже сейчас я чувствовала во рту ее привкус. Зачем мастеру Глаасу понадобилось, чтобы я околачивалась рядом, пока он разделяет трапезу с толстым господином Мобрином? Старый разбойник был не из тех, кому нужно подавать чистые салфетки или чашу с водой для ополаскивания рук. Сказать по чести, даже с умытым лицом я не походила на служанку – скорее, на нищенку, невесть как прибившуюся к путникам и работающую за кусок хлеба.

Мастер Глаас не собирался мне ничего объяснять, только поторапливал, беспокойно морща лоб.

-Пошли со мной, - приказал он с обычной грубоватостью. – Что бы ты не услыхала – помалкивай, и мотай на ус… Эй, бездельник! Харль! Следи за похлебкой, бесы тебя дери. Да не вздумай никуда отойти!..

Я волновалась все сильнее, понимая, что старый разбойник о чем-то недоговаривает, но стоило мне только открыть рот, как он сердито крикнул: «Помалкивай, я сказал! Или позабыла?». Мы направились к шатру господина Мобрина, рядом с которым хорошенькие мальчики-слуги уже накрыли стол. Изнеженный толстяк любил путешествовать с удобствами, и в дорогу захватил с собой набор изящной складной мебели. Сам он уже устроился за столом; один из слуг обмахивал его разноцветным опахалом, безуспешно пытаясь согнать излишнюю красноту с лица своего хозяина. Мастеру Глаасу был предложен стул, выглядевший хрупко, как гнездышко птички, свитое в зарослях тростника. Мое присутствие вызвало странную заминку.

-Сударь, неужто вы думаете, что мои люди недостаточно расторопны? – спросил господин Мобрин то ли обиженно, то ли сварливо, уставившись на меня немигающим жабьим взглядом.

-Как можно! – отозвался Глаас, усаживаясь за стол, слепивший глаза белоснежной скатертью. – Один из ваших мальчишек машет той штукой, и я подумал – до чего ж славная мысль в столь жаркий денек! Но не отбирать же мне у вас слуг для такого дела. Моя Йелла справится, если постарается как следует!

Я, окончательно опешив, принялась обмахивать старого разбойника салфеткой, на которую тот развязно указал. На лице господина Мобрина отразилась мимолетная, но явная досада - мастер Глаас порядочно спутал карты толстяку, притащив меня с собой, тем самым прямо показывая, что догадывается об игре, которая тут затевается. Но внешность рыхлого краснощекого Мобрина была обманчиво добродушной – я поняла это, когда увидела, как его глаза сощурились. «Бес с тобой, - говорил этот взгляд. – Раз ты не хочешь по хорошему – придется по плохому!».

-Ваше здоровье! – вслух сказал он, поднимая кубок с вином и растягивая губы в слащавой улыбке. – Вы правы, чем больше прислужников – тем удобнее господам!

Стол господину Мобрину накрыли отменный: обычно в дороге путешественники довольствуются едой попроще, но перед толстяком стояли сразу несколько дымящихся блюд, от запаха которых мой пустой живот подвело от голода. Однако Глаас позвал меня с собой явно не для того, чтобы накормить. И разбойник, и толстяк не смотрели в мою сторону, будто безмолвно условившись между собой, что меня здесь нет. Подчеркнуто грубовато отвечая на любезности Мобрина, старый разбойник с аппетитом обгрызал косточки перепелок, казалось, полностью сосредоточившись на этом нехитром, но приятном деле. Толстяк же, улыбаясь все чаще, болтал о какой-то ерунде, перескакивая с одного на другое так быстро, что я поняла: разговор этот ведется лишь для того, чтобы соблюсти видимость миролюбия – причем обе стороны это понимают.