-Поэтому-то я и спрятался здесь, - пискнул Харль, все это время державшийся тихо, как мышка. Мальчишка верно почуял, что милость герцогини к врагам новой госпожи дворца переменчива, и после моих неосторожных слов может растаять, как туман на солнце.

-Я не поняла тогда, отчего она так невзлюбила эту картину, - продолжила Вейдена. – Этот портрет не нравился и мне самой. Я порой заводила разговор с Огасто о том, что раз уж он так много времени проводит в библиотеке, то пусть там появится картина, которую писали с меня, живой и настоящей. Но он всегда говорил, что ему нравится именно этот мой образ…

-Что ж, раз этот портрет и впрямь непрост, взглянем на него еще раз, - сказал Хорвек, ловко улучив момент, и подал руку госпоже Вейдене, помогая той переступить лужу крови.

Мы с Харлем, переглянувшись друг с другом, лишь вздохнули совершенно одинаковым образом, и последовали за ними. В том, как бывший демон держался рядом с Ее Светлостью, чувствовалось: он полагает себя ровней госпоже Вейдене и обращаться с благородной дамой ему куда сподручнее, нежели с таким отребьем, как я. Да и светлейшая герцогиня, казалось, не замечала отталкивающей внешности своего спасителя. Она охотно принимала его помощь и глядела на него отнюдь не с тем же презрением, что на меня, хотя одним пресвятым богам было ведомо, отчего разбойничья рожа Хорвека кажется ей более приятным зрелищем, нежели мое лицо.

-Как бы кто-то из челяди не заметил, что в окнах мелькает свет, - проворчала я, не зная толком, отчего же кошки у меня на душе скребутся все сильнее.

-Все знают, что Огасто проводит здесь ночи, - отозвалась госпожа Вейдена. – И когда я шла сюда – странное дело! – дворец был тих и пуст, словно здесь не осталось ни единой живой души.

-Так будет каждую ночь, пока здесь ведьма, - сказал Хорвек, с полупоклоном отпуская руку Ее Светлости и показывая ей, что она может подойти к портрету. – Ей не по нраву, когда кто-то бодрствует, пока она спит. Чародейке приходится много колдовать, и она должна восполнять свои силы, пусть даже каждое мгновение у нее сейчас на счету. Ее слуги отправились на поиски врагов вне дворцовых стен, а дворец оплело сонное заклятие. Красть по ночам силу у спящих людей – известная колдовская хитрость, перенятая магами у старых духов.

-Дядюшка всегда говорил, что ежели кто храпит – рот ему нужно прикрывать платком, - не удержалась я от того, чтобы показать свою осведомленность. – Иначе ночной бес влезет через рот в нутро и будет до самого утра грызть сердце, пока бедолага вскорости не скончается во сне от сердечного приступа или другой какой болезни.

-Что за глупости! – тут же перебил меня Харль. – Неужто бес настолько глуп, чтобы не сбросить платок? Да пощекочи под носом у спящего перышком – он тут же чихнет, и платок слетит! Я слыхал, что дьявольские создания умещаются на острие иглы числом до дюжины, если не более. Что им стоит пробраться через ноздрю или какое другое отверстие?

-Вот уж пустомеля! – воскликнула я сердито. – Кабы бесы могли пролезть в ноздрю или в ухо, то мы бы все уж давно померли! Кто ж сможет спать, заткнув нос и уши?

-Мало же ты знаешь о бесах! – вскипел Харль. – Моей тетке из Виббельна в ухо как-то залез черт, когда она уснула на проповеди, и жил там припеваючи до самой ее смерти. Она частенько слышала, как он предсказывает погоду, причем почти никогда не ошибается. Я своими ушами слышал, как она ругается с ним, когда мы с матушкой гостили в ее доме! Тетушка говорила с ним с утра до ночи, ох и болтлив был тот бес! Всем известно, что такая беда случается с людьми, которые согрешили. Не поклонился храму – получай беса за пазуху! Подал монаху кривой медяк – непременно злой дух пролезет в твою голову или в брюхо, и будет там плясать до самой твоей смерти!

-В жизни не слыхала такой бессмыслицы! – вскричала я, позабыв обо всем на свете. – Знаешь ли ты, что дядюшка как-то в Олораке лечил от звона в ушах самого настоятеля храма? Вот уж был благочестивый господин, который бы лучше нос себе откусил, чем заснул во время службы. Однако ж и у него в ушах временами стоял такой шум, что он не слышал ни слова – только повторял, что это демоны справляют праздник в преисподней и звонят в колокола!.. Уж не думаешь ли ты, что в его ухе поместилась бы дьявольская колокольня? Если твоя тетка не ополоумела на старости лет, то попросту слышала, как говорят под землей бесы, и никто не влезал в ее голову!

Хорвек, чьи брови поднимались все выше и выше, не дал Харлю ответить на мою речь, которую, как мне казалось, оспаривать смог бы только истинный невежда – настолько ясны и понятны были доказательства моей правоты. Однако не успела я поблагодарить бывшего демона за то, что он меня поддержал, как он знаком приказал умолкнуть и мне.

-До сих пор я думал, что пережил самые тяжкие испытания в своей жизни, - сказал он задумчиво. – Но только что мне показалось, что лучше бы вернулись те времена, когда я не слышал человеческих голосов. Правильно ли я понимаю, Йель: ты не желаешь, чтобы твой юный друг нынче же утром попал в руки чародейке?

-Нет! – я почти вскрикнула, ведь перед моими глазами встал бледный Мике, покорно следующий за ведьмой.

-Стало быть, ему придется уйти из дворца до рассвета, - Хорвек кивнул. – Но для того, чтобы ему это удалось – пусть умолкнет, иначе я сверну ему шею прямо сейчас. Удивительным образом вы дополнили друг друга, и ваше общество стало решительно невыносимым.

Я обиженно засопела, однако спорить не стала, да и Харль поостерегся подавать голос.

-И впрямь, милостивый сударь, - не преминула заметить госпожа Вейдена, - они говорили такое, что слушать благочестивому человеку грешно. Благодарю вас за то, что прекратили этот низкий спор.

-Ох, да ведь бес не вылезет из уха только потому, что о нем не вспоминают! – не удержалась я, и заслужила безболезненный, но обидный подзатыльник от Хорвека.

-Знал бы я, что иду сюда затем, чтобы выслушивать еще одного нестерпимого болтуна-невежду, то трижды подумал бы, помогать ли тебе, - сказал он без особой злости, и я прикусила язык. Действительно, мы пришли сюда за портретом, но из-за досужей пустой болтовни я успела позабыть о своей главной цели.

Однако при ближайшем рассмотрении картина показалась мне ровным счетом бесполезной – никаких тайных знаков, указывающих на то, что в рисунке спрятан ответ на мои вопросы, я не нашла. Мои глаза видели только все то же красивое лицо госпожи Вейдены, казавшейся на картине чуть более горделивой и властной – быть может, из-за серебристо-серого платья, напоминавшего отчего-то доспехи. Оно не походило на те наряды, что обычно носили богатые дамы в Таммельне. Пояс был завязан по-иному, низко на бедрах; вырез не столь низок - открыты лишь изящные ключицы; одноцветные рукава спускались до самого полу, заканчиваясь серебристыми кистями – а ведь даже у самой бедной из придворных дам госпожи Вейдены нашлись деньги на то, чтоб вшить в рукава клинья двух цветов! Нет, это платье никуда не годилось!

-Отчего здесь изображен такой чудной наряд? – спросила я у госпожи Вейдены, набравшись храбрости. – Неужто так одеваются в столице?

-Не знаю, - она растерянно смотрела на картину, словно видя ее впервые. – Не вспомню, говорила ли я об этом с Огасто, но, кажется, он объяснял, что так принято наряжаться в его родных краях…

-А говорил ли он, откуда прибыл в Лаэгрию? – спросила я безо всякой надежды.

-Нет, никогда, - грустно отвечала Вейдена, которую, казалось, вид портрета, оказавшегося чужим, угнетал все сильнее. – Однажды он обмолвился, что зимы здесь холоднее, а весна приходит позже. До того, как он прибыл ко двору моего отца, я слышала, что его зовут южанином. Но сам он ни словом не обмолвился о своей семье… о родных местах… Ах, да он совсем не любил меня, ведь так? – внезапно разрыдалась она, ударив рукой по богатой раме.

И в первый раз, давая ответ на этот вопрос в уме, я не почувствовала, как сердце замирает от радости.