-Чертовы неблагодарные детишки! - ворчал старый разбойник, но звучало это совсем не так, чтобы в искренность его гнева можно было поверить.

Усталость заставила нас сделать привал еще до того, как сумерки начали сгущаться, и главарь был этим раздосадован.

-Эдак мы до самой зимы тащиться будем! – сказал он, но остальные разбойники негромко, но решительно принялись ему возражать: мол, ночь накануне выдалась тяжкой, лошади устали, раненым тоже нужен отдых, а завтра, с новыми силами, дорога покажется легче. Мастер Глаас и сам знал об этом, но все равно кривился и недовольно бил себя по ноге плетью.

Ни ручья, ни колодца здесь не было и пришлось довольствоваться той водой, что была припасена с собой.

-Все потому, что мы шли слишком медленно, - услышала я вновь сердитый голос Глааса. – Чуть быстрее переставляли бы ноги – и заночевали бы около старого колодца, который у Сытого холма. Поите лошадей как следует, а сами затягивайте пояса – с собой у нас воды не так уж много.

-Зато есть целый бочонок вина! – весело отозвался кто-то.

-Стакан того вина – и тебя будет проще выбросить на корм нечисти, чем тащить с собой! – гаркнул Глаас. – Это салатанская треклятая брага, от которой и тролль ослепнет!

Эти слова вызвали дружный смех, и еще долго нам с Харлем пришлось выслушивать истории о кабацких приключениях – одна другой похабнее. Разбойники оживились, позабыв об усталости, и сам мастер Глаас, как мне показалось, поддавшись общему настроению, посветлел лицом. Но веселые разговоры оборвались так же резко, как и начались: Хорвек, который выбрался из повозки, получив на то разрешение от Глааса, вдруг упал, как подкошенный, и некоторое время бился, точно в припадке, звеня цепями и прорывая глубокие борозды в земле скрюченными пальцами. Звуков он никаких при этом не издавал и тем страшнее было смотреть на этот приступ. Я, поборов оторопь, бросилась к нему, но Глаас вцепился в мое плечо и прошипел:

-Я говорил тебе, чтобы ты не кормила покойника пищей живых людей! Ему конец!

-Да что бы вы в этом смыслили! – вспылила я. – Уж если я до сих пор жива, то всяко знаю больше о том, как нужно обращаться с Хорвеком! Пустите меня к нему, если не хотите беды!

Нехотя Глаас отпустил меня, понимая, что происходящее и без того встревожило остальных, а перешептывания только усилят это беспокойство. Я же, хоть и заявила Глаасу, что знаю, как нужно себя вести, на самом деле действовала по наитию, или, скорее сказать – подчиняясь чувству острой жалости. Подойдя к Хорвеку, я опустилась рядом и звала его по имени, пока он не затих, уткнувшись лицом вземлю.

Я попыталась напоить его, отдав свою долю воды, но тут терпение мастера Глааса истощилось, и и мне все-таки перепала обещанная затрещина, от которой зазвенело в ушах.

-Отдала ему свою воду – больше никакой сегодня не получишь! – прорычал он, оттаскивая меня за шиворот. – А ты, Ирну… Устроишь еще одно такое представление – отвезу в Ликандрик только твои руки, их, небось, узнают по рисункам!

Хорвек, с трудом приподнявшись, отполз под повозку, где затаился, сипло дыша – точь-в-точь подыхающий пес, ищущий место потемнее, - а мне пришлось остаться у костра, куда отволок меня Глаас. Смех, который раздавался здесь еще несколько минут назад, сменила тяжкая гнетущая тишина.

-Провалиться мне прямиком в адский котел, - сказал кто-то из разбойников – должно быть, Скилум-Вороненок, тот самый, что узнал в Хорвеке северянина-убийцу, - если на Ирну не навели порчу. Он много зла совершил, вот кто-то не пожалел денег, да и нанял какую-то ведьму, чтоб вытянула из бродяги душу.

-А может, хлебнул дрянной воды из какой-то лужи, да не посмотрел, что там бесово копыто отпечаталось, - подхватил за ним Кирру, в котором Харль успел верно опознать благодарного слушателя всяческих баек о колдовстве и злых духах. – Северяне – народ дикий, сырое мясо едят – отчего бы им и не лакать воду из лужи, как собакам? Только разве разберешь, кто на дороге следы оставил – скотина домашняя или бес…

-Так и что – неужто вселится бес, если из лужи такой выпить? – удивился кто-то.

-Бес, может, и не вселится, однако порча выйдет великая, - отвечал Кирру. – Бывает, что человек шерстью покроется ни с того, ни с сего, или языка лишится, да начнет мычать, точно корова. Эй, сопляк! Как там тебя кличут? Харль?.. Ты хвалился, что много историй про колдовство знаешь – значит, слыхал о таких случаях!

Харль, к тому времени дремавший в обнимку с котелком, который ему полагалось скрести острым камнем дочиста, встрепенулся и немедленно начал рассказывать историю о принце, который в лесу повстречал немую красавицу, но не успел на ней жениться, как она обернулась дикой свиньей. Об опасности юношу сведущие люди предупреждали не раз, а пуще всех – главный ловчий, который углядел, что на шее у красотки растет щетина, однако принц был безутешен и ни разу с той поры не выезжал на охоту.

Рассказ имел большой успех – разбойники начали наперебой вспоминать знакомых девиц, которые могли оказаться оборотнями – какая-то была исключительно злобна нравом, иную в младенчестве нашли в лесу, а у некоторых щетина росла даже под носом!.. – но вновь разговор вернулся к Ирну-северянину.

-Точно ли это Ирну? – спросил задумчиво толстяк Сильтус. – Он еще у Торока мне показался странным парнем – тихим, словно из него жизнь по капле выцедили. Здесь, на пустошах, чего только не случается. Вон и вчера оборотня видали. Быть может, кто-то принял обличье северянина?

Поворот разговора этот не понравился Глаасу, который до сих пор молчаливо морщился, словно чуя дурной запах, но в общую беседу не вмешивался.

-Дожились! – воскликнул он в немалом раздражении. – Плести небылицы – не грех, хоть и годится такое дело только для недотеп, которым боги не дали умения удержать в руках меч. Но принимать на веру слово болтуна, у которого за каждым кустом - ведьма, а в каждой норе – оборотень, нам, вольным людям, не пристало! Если россказни мальчишки вам эдак ум попортили – больше он рта не откроет. С чего вам порча в Ирну привиделась? На себя он не похож оттого, что знает – в конце пути его ждет смерть, и не из быстрых. Такие мысли любого изменят. А тих и смирен он из-за болезни. Эй, лекарка? Заразна ли болезнь Ирну? – громко обратился он ко мне.

-Нет! – торопливо произнесла я, не зная толком, каким словом помогу Хорвеку, а каким – наврежу.

-Кто бы сомневался! – хмыкнул старый разбойник. – Услышу, что кто-то вновь толкует о порче, бесах и колдовстве – язык у него отнимется не хуже, чем от воды из лужи с бесовским копытом!

Гнева Глааса опасались – это было видно по тому, как быстро разбойники отправились спать, сразу вспомнив, что завтра в пути придется ничуть не легче, чем сегодня.

И в эту ночь я отправилась спать в повозку, где обычно держали Хорвека. Харль, напротив, остался у костра, примостившись около раненого Кирру, которому приятели уступили самое теплое местечко. Похоже, мальчишка успел прийтись по душе кое-кому из ребят Глааса, и к нему теперь относились, как к одной из тех собак, которых пришлось прирезать накануне ночью: с Харлем делились едой, добродушно трепали по голове, позволяли спать в ногах. Я же старалась держаться особняком, угрюмо зыркая на каждого, кто пытался со мной заговорить. Всем своим видом я показывала, что подчиняюсь только старому главарю, и не собираюсь сводить близкую дружбу ни с кем из разбойников - даже в обмен на медяк или добрый кусок мяса из похлебки. От кружки с водой, которую, подмигивая, показал мне Соль, я тоже отказалась, хоть в пересохшем горле першило, словно я наглоталась едкого дыма.

Улегшись в пыль рядом с повозкой я позвала Хорвека по имени, и вскоре услышала звон цепей. Усталый хриплый голос отозвался из темноты:

-И безумие, и разум подсказывают мне одно и то же: свернуть тебе шею. Не приближайся ко мне.

-Грозишься – значит, не убьешь, - нахально ответила я. – Выбирайся оттуда, я не желаю спать на голой земле!

-Не думаю, что этой ночью кому-то здесь удастся поспать, - сказал Хорвек, подвинувшись ближе, и я увидела, что глаза его вновь начали слабо светиться.