Бывший демон усмехнулся и покачал головой, показывая, что не собирается со мной спорить.

-Но тебе самой лучше ничего не есть, - сказал он, неотрывно глядя на угли.

-Ох, чтоб мне в гадючье гнездо ступить! – я едва не утопила ложку в котелке. – Никак это какое-то новое колдовство, еще гаже предыдущего? В прошлые разы от меня не требовалось урчать голодным брюхом! Эта магия мне не нравится еще больше, чем прежние трюки!

Харль, до сих пор безмятежно гревшийся у огня, походя при этом на бродячего щенка, задрожал всем телом, заслышав о чародействе. Я вспомнила, что еще недавно точно так же боялась любого упоминания магии, и вздохнула, испытывая одновременно и гордость из-за своей новообретенной храбрости, и сожаление – чем больше я узнавала о колдовстве, тем яснее понимала, отчего оно губительно и для тех, на кого оно направлено, и для тех, кто его использует.

-Если ты сейчас не спросишь у картины, куда подевался ее создатель, то вновь будешь идти наугад, и, возможно, удалишься от своей цели, вместо того, чтобы приблизиться к ней, - Хорвек, как всегда, был терпелив со мной, и объяснял то, что было и без того понятно.

-Страшно ли это колдовство? Кто отзовется на заклятия? – опасливо спросила я, невольно припоминая то острозубых водяных духов,то удар, расщепивший сосну, то ядовитую кровь оборотня, едва не выжегшую мне глаза. Ох, как же не хотелось вновь касаться темного запретного искусства – оно словно оставляло на мне невидимую грязную метку каждый раз, как я решалась к нему прибегнуть.

-Не бывает доброй магии, - ответил Хорвек, доставая из своей изодранной сумки остатки холста. – А эта… почти безобидна, поверь мне.

Не успели отзвучать последние слова, как он бросил в огонь испорченную картину, и едкий дым от сырой холстины заставил нас с Харлем закашляться. Мальчишка кубарем откатился в сторону и замер чуть поодаль, явно опасаясь не столько вони, сколько того разговора, что вели мы с бывшим демоном. Я же, вдоволь начихавшись и утерев слезы, напротив, бросилась к костру.

-Да ведь ты изничтожил картину! – вскричала я в немалой растерянности. Поплевав на пальцы, я попыталась вытащить обуглившийся сверток, но только обожглась лишний раз и зашипела от боли.

-Не беспокойся, я приберег кое-что, - Хорвек показал лоскут, на котором можно было рассмотреть руки и украшения на них. – Этого хватит для того, чтобы художник узнал свою работу. Но мастера еще нужно найти… Колдовство очень ревностно относится к дарам, которые ему приносят. Чем сильнее ты поскупишься – тем меньше оно тебе скажет. То, что я оставил клочок холста себе, непременно прогневает силу, к которой мы обращаемся, и она не даст прямого ответа. Придется довольствоваться лишь самыми общими указаниями – но даже это лучше, чем ничего.

-До чего же спесива и мелочна твоя магия, - недовольно заметила я, рассматривая свои испачканные копотью руки. – Обижаться из-за какого-то грязного лоскута!.. Ладно уж, буду надеяться, оно того стоит. Где искать те указания?

-Внутри твоей головы, - серьезно ответил бывший демон. – Сегодня тебе придется впустить в свой ум видения, которые пошлют духи огня. У твоего разума не получится принять их безо всякого над собой усилия, оттого придется немного ему помочь.

И в прежние времена я не слишком любила слушать о том, как неудачно устроен мой ум. Теперь же, услышав, что его нужно подвергать каким-то испытаниям, я и вовсе приуныла. Харль, настороженно прислушивавшийся к тихой речи Хорвека, подал голос:

-Он хочет тебя погубить, Йель! Помяни мое слово, его душевная хворь заразна, точно холера, и если ты его послушаешь – непременно лишишься остатков ума!

-Всего лишь на время, - Хорвек не стал отрицать, что в главном мальчишка прав. – Но иначе тебе не увидеть знаков. Подобный талант свойственен натурам впечатлительным, с живым воображением; тем, что способны безо всякого волшебства погружаться в размышления и мечты так глубоко, что другие миры начинают стучаться в их умы. Это не столь уж доброе умение, и тебе повезло, Йель, что голова у тебя устроена крепко и просто. Но... ясное мышление придется затуманить для сегодняшнего колдовства – иначе видения и знаки растают в нем, как ночные призраки тают в лучах солнца.

-Ясное мышление! – фыркнула я, без труда уловив запинку. – С чего это ты решил быть со мной вежливым? Скажи прямо, что для этого колдовства мой ум слишком груб! Я знаю, что делают с чересчур грубыми пальцами или пятками – их трут шершавым камнем, пока не выступит кровь! То же самоеты хочешь сделать и с моим разумом, раз уж он, по твоему мнению, не обладает достаточной деликатностью. Ладно, бес с тобой, я согласна. Другого выхода у меня все равно нет. Рассказывай, как провертеть в моей дубовой голове дыру, через которую туда попадут треклятые видения…

Хорвек выслушал меня с некоторым удивлением, словно не ждал, что я так быстро пойму, к чему он клонит. Временами в его взгляде мне виделось что-то вроде сожаления. Так, бывало, добросердечные люди смотрели на детей, которым рано пришлось повзрослеть, и я, признаться, до поры, до времени, не понимала причины этой грусти. Теперь же мне все чаще приходило в голову, что бывают горести, которые хоть и не убивают, однако же меняют человека, и изменениям этим подчиняется вся его дальнейшая жизнь… Мне думалось, что простецкое мое прошлое было наполнено радостью, которая нынче поблекла, однако я продолжала верить, что счастливые безмятежные дни когда-то вернутся.

Но что, если счастье ушло не из моей жизни, а из самой души, попорченной магией? Что если я никогда не смогу радоваться жизни так, как умела ранее?.. И все, чего я когда-то желала, вдруг утратит всякий смысл? Ведь случается, что тех, кому осталось поистратиться только на гробовую доску, не радует уже накопленное богатство… Ох, как страшно становилось мне от этих мыслей, но они возвращались снова и снова, стоило мне только встретиться взглядом с Хорвеком. Мне казалось, он сожалел о том, что делал со мной, но продолжал, не зная другого способа меня спасти.

-Есть несколько способов изменить сознание, - объяснял Хорвек, закрыв глаза и опершись головой о камень. – Иногда достаточно готовить свой ум понемногу, учась слышать другие миры, как учатся дети читать и писать. Но на это у нас не достает времени – людям требуются годы, чтобы отточить это умение. В далеких горных странах дикие колдуны считают, что самый верный способ – упиться до беспамятства, однако чаще всего забывают о том, что видели, и неверно трактуют даже самые простые указания… Более действенным, но неприятным способом является боль – душевная и физическая. Маги, которым недостает умений для работы с видениями, часто пользуются этой уловкой – вот только боль они предпочитают причинять отнюдь не себе. Судьба тех, кто добывает для них видения, очень печальна, и я не пожелал бы ее тебе...

-Не ходи вокруг да около, - нетерпеливо перебила я его, вконец разволновавшись после той части его рассказа, что касалась пыток. - Ты не рассказывал бы о негодных способах, если бы не желал внушить мне, что на мою долю достался отнюдь не худший род провидческой магии. Что мне нужно с собой сотворить? Говори прямо!

-Тебе нужно принять немного яду, - ответил он, открыв глаза, чтобы следить за тем, как изменяется мое лицо. – Не так много, чтобы умереть, но достаточно для того, чтобы впасть в беспамятство. Оно быстро завершится, обещаю, и когда оно минует, ты будешь знать, куда идти.

-Нет, Йель! – вскричал Харль, бросившись ко мне и обняв, словно я собиралась сию же секунду прыгнуть в пропасть. – Он не может тебя убить, потому что ослабел, и оттого ищет способы, для которых не нужна сила рук или острый меч! Может, раньше он тебе и помогал, но сейчас ему нельзя верить. Он снова хочет твоей смерти! Не слушай его! Это все хитрость, обман…

Никогда еще мальчишка не умолял меня так жалобно, и на глаза у меня навернулись слезы. В его одиночестве и испуге была виновата только я одна, и у меня же он искал защиты, ведь иного друга у него сейчас не имелось. Кто бы не испугался на его месте, оказавшись на закате среди бесплодных пустошей, у крошечного костерка, по другую сторону которого горели желтые глаза безумца, который только недавно желал убивать?