Она показала на бедро и тут же прикрыла его полой кимоно. Глаза ее снова расширились от ожившего в памяти ужаса.

– Он сидел на одеяле. Он был живой и тяжелый… Я закричала и стряхнула его с одеяла. И он побежал.

– Кто – «он»?

– Паук! Паук-птицеед. Из коробки… Он был живой. Почти как живой. Он быстро-быстро выбежал на лоджию. Я видела, как он вскарабкался на спинку кресла. А потом такой легкий стрекот раздался, и он вжик – сиганул вниз. По той леске, которую ты видел.

– Это твоя леска?

– Нет. У меня ничего подобного не было. Он сам. Он знал, куда бежал… Это не глюки, ты не думай. У меня крыша в порядке. Но он сидел на одеяле. Я видела. У меня ночник горел. Он испугался. Когда я его стряхнула, он шмякнулся на пол. Он тяжелый был… Ты не веришь? Вот от него же и осталось. Вот, смотри.

Она подняла с пола прозрачный шприц-тюбик.

– Он ткнул им меня в бедро, но в кармане кимоно лежала заколка для волос. Она кожаная, я в Венеции купила. Вот она – видишь? Он ее не проколол.

Еремеев повертел в пальцах кусочек тисненой кожи, каким модницы перехватывают волосы в пучке. Он знал по Афгану, как подобные пустяки не раз спасали жизнь счастливчикам. У него самого валялся в ящике стола портсигар с застрявшей пулей.

– Я же говорил тебе, они постараются тебя убрать. Имитация суицида, чего проще…

– Чего-чего?

– Суицида. Ну, самоубийства на почве стресса, пережитого в Шереметьеве. Все очень логично: не смогла пережить позора, изнасилования…

– Да ничего же не было!

– А ты откуда знаешь?

– Мне врачи в Склифе сказали.

– А записка?

– Это не я писала. Почерк мой. Но я не писала.

Еремеев посмотрел записку на свет.

– Смоделировали на компьютере. Потом аккуратно обвели. Дешевая работа… Листок не из твоего блокнота?

– Кажется… Он попросил как-то, торопясь, листок бумаги. Записывал что-то на бегу… Мой, точно. Это он подделал…

– Такой рослый с усами подковой вниз, как у Мулявина?

– Да. Ты его знаешь?

– Он внизу. Сидит в «мерсе» с напарником.

– «Мерс» белый?

– Белый.

– Тогда он… Он поднимется. У него ключи есть.

За зеркальной стеной глухо стукнул противовес лифта. Еремеев машинально посмотрел на часы: половина четвертого.

– Это он! – вскрикнула Карина, прислушиваясь к шуму поднимающейся кабины. Внутренние стены небоскреба были слишком тонкими для громких звуков. – Пожалуйста, запри дверь!

Она сама метнулась в прихожую, но Еремеев успел схватить ее за руку.

– Ложись! Немедленно падай на пол. Ты уже мертва. Понимаешь? У нас считаные секунды. Делай, как я говорю! Ну!

Карина покорно опустилась на палас, раскинула руки, при этом коварное кимоно приоткрылось в самых соблазнительных местах, так что Еремеев, сам того не желая, стянул одеяло и принабросил его на «умершую». Он опрокинул фужер в изголовье, швырнул на пол подушку и сбросил телефонную трубку. На глаза ему счастливо попался «кодак» – автомат, лежавший на журнальном столике, он схватил его и ринулся в прихожую – «носом к шторму», как говаривал командир подводной лодки, распахнул дверь и вышел в холл. Навстречу ему двигался усатый амбал, хозяин белого «мерса». Тот слегка оторопел при виде распахнутой двери и странного типа, выходящего из квартиры подруги. Не дав опомниться, Еремеев сунул ему под нос красную книжицу:

– Московский уголовный розыск. Прошу быть понятым и подписать протокол осмотра места происшествия.

– Чего случилось-то? – настороженно спросил верзила.

– Обычный суицид. Самоубийство на нервной почве, – как можно равнодушнее пояснил Еремеев. – Проходите. Мне еще второй понятой нужен.

И он уверенно нажал кнопку соседского звонка. Парень нехотя вошел в квартиру и замер в прихожей, опасливо разглядывая «труп» на полу. Вспышка еремеевского «кодака» заставила его вздрогнуть. Следователь несколько раз заснял место происшествия, причем в последний раз в кадр попал и ночной визитер, отраженный в зеркальной стене.

– Вы ее знакомый? – спросил Еремеев.

– В первый раз вижу. Я вообще-то не на этот этаж ехал. Мне выше.

На лице Карины не дрогнул ни один мускул. «Молодец, хорошо играет, – мысленно похвалил Еремеев. – Ей бы на Таганке…»

– Протокол подпишете?

– Нет. По судам потом затаскаете. Некогда мне. Вон соседи пусть пишут.

Из-за плеча парня выглядывала старушка в ночном халате, выбежавшая на звонок.

– Что случилось-то?! Ой, господи!.. Такая молодая. Сердце? Сейчас молодые мрут, как мухи. Все мрут – и старики, и молодежь. Ну и времечко окаянное!

Владелец «мерседеса» направился к лифту, а соседку Еремеев вежливо, но твердо выпроводил из квартиры и захлопнул дверь.

– Воскресай! – разрешил он Карине. Та медленно, точно и в самом деле отходила от смертного сна, поднялась, подошла к зеркалу.

– Боже, на кого я похожа?!

– У нас очень мало времени! Сейчас твой кавалер очухается, и придет сюда вместе с подельником. Собирайся!

– Куда?

– Куда угодно. Но сейчас нужно немедленно уйти отсюда. Слышишь?

– Да, – робко повиновалась она его жесткой напряженной воле.

– Возьми с собой документы, деньги, ценности. Кое-что из одежды. Но самый минимум.

Последнее распоряжение было явно неточным: то, что женщине покажется минимумом, мужчина унесет в двух чемоданах. Гардероб в прихожей по своим габаритам, как и по своей значимости в этой квартире, делил пальму первенства с широченной кроватью. Карина швыряла в объемистую адидасовскую сумку платье за платьем, батники, кофточки, юбки, туфли…

– Уймись! – остановил ее Еремеев. – Одевайся сама.

– Во что?

О, это был чисто женский вопрос, столь хорошо ему знакомый. Тут можно было безнадежно завязнуть во всяких «это мне не идет» и «это сейчас не носят». Голосом, не терпящим никаких возражений, Еремеев рубанул сплеча:

– Джинсы. Кроссовки. Свитер. Куртка. По-походному! Три минуты и никакого марафета!

Он еще раз глянул вниз с лоджии. Белый «мерс» все еще стоял у подъезда. Ждут «труповозку»? Или снова поднимутся оба? А зачем? Похоже, усатый поверил в удачный исход своей акции. А если не поверил? А если спросил себя или напарник спросил его – как так быстро оперативники успели узнать про самоубийство да еще прибыть на место, спустя каких-то полчаса? Да так, что их никто не заметил? Что, как придут разбираться?

– Быстрее, быстрее! – торопил он Карину.

Та все же успела приникнуть к зеркалу, стирая тушь под глазом. Последними в бездонную сумку полетели косметичка и кимоно. Еремеев успел добавить туда и фотоаппарат. Все!

Он сам застегнул молнию и забросил лямку на плечо. Тяжелая, черт… Карина захлопнула дверь и заперла все три замка.

Они вошли в кабину лифта, исписанную фломастерами, как стены поверженного рейхстага. Еремеев нажал подплавленную сигаретой кнопку третьего этажа. Но между седьмым и шестым надавил красную клавишу «Стоп». Встали.

– Подождем пока не уедут. Нам деваться больше некуда. Выход из подъезда только один.

Карина присела на сумку, устало уронила голову на колени, обтянутые голубыми джинсами.

– А как ты узнаешь, уехали они или нет?

– Выждем время – выгляну… Уедут, куда они денутся… А если на твой этаж начнут подниматься – услышим. Вторая шахта рядышком.

– А если не они начнут подниматься?

– Кто еще в пять утра попрется на твою верхотуру?

– Мало ли… Кто-то ночным авиарейсом прилетел, из аэропорта приехал…

– Кто-то уже приехал. Из аэропорта… Будем ждать. У нас времени вагон и маленькая тележка.

– А если они догадаются, что мы тут сидим?

– Ну и зануда же ты!

– Я – Дева. А Девы они все продумывают до мелочей…

– А я – Стрелец. Стрельцы они очень нахальные, и у них всегда на удачу расчет…

– Сколько времени прошло? Я часы забыла…

– Десять минут.

– А как будто полчаса…

– Ждите. Ждите долго.

– Спать хочется…

– Ну и вздремни.

– Вздремнешь тут… Сами себя в клетку засадили.