-- Што так? -- спрашивает Василий.

-- Да так! Образованных обычаев ничуть ты не знаешь. Не успел ты, музлан, со сна бельмы протереть, а краюху уписал как следствует. Инда мне тошно смотреть на тебя.

-- Эфто, Микита Иваныч, от того вам тошно, что вы вчера оченно много вина эфтого красного пили. Кабы стали, то ись, по одной сивухе ходить, никакого бы, истинно, сумнительства не было.

-- Пустяки ты это рассказываешь. Я таперича, кроме как красного, в рот ничего не возьму, потому ты рacсуди: что благороднее -- красное или простое?

-- Точно что, Микита Иваныч, красное малость поблагороднее, зато сивуха -- занятнее.

-- По морде бы тебя хватить -- еще бы занятнее было; да вот вставать лень.

-- Ах, и чудаки же вы, Микита Иваныч, страсть какие надсмешники! Только хоть бы што, а Федот Иванов беспременно к вам в правление валит на Козлиху жалиться. Старуху его вчера вечером страсть как Козлиха-то избранила.

-- А вот мы их рассудим, -- сказал писарь -- Здравствуй, дядя Федот, --отнесся он к богачу. -- Подсаживайся-ка вот к самовару: погреемся.

-- Это нам к руке, -- согласился Федот. -- Только будь милостив, Микита Иваныч, пошли-кась ты Василья-то за пол-осьмухой, потому как нам дело до тебя есть, так угостить, поди, тоже потребуется.

-- Да уж это как есть. Безотменно потребуется. Были тут у меня вчера барышники из города, вволю красным употчевали; так оно теперь и тово... выпить-то, дружище, самое что ни есть любезное дело будет.

-- Вот она, сладость-то! -- шутил сторож, вынимая полуштоф и предчувствуя здоровенную выпивку.

-- А знаешь ли ты, грамотный человек, -- спрашивал у писаря Федот, наливая ему водки, -- кто самому этому вину главная причина и отец?

-- Ничего мы эфтова не знаем, -- отвечал писарь, -- кроме как ежели вот дерябнешь с похмелья стаканчика три-четыре, так оно словно повеселее на животе сделается.

-- А я тебе про эту причину расскажу. Шел черт по горе...

-- Погоди с разговорами-то: я вот еще приспособлю, -- перебил его писарь. -- Заодно разоряться-то.

-- На доброе здоровье... А под горой мужик землю пашет.

-- Не так ты, Федот Иваныч, описывать начал, -- вмешался сторож. -- Оба они, примером, под горою бымши...

-- Сидел бы, музланище, да слушал; перенимал бы, как поумней тебя люди разговаривать станут, -- наставительно заметил сторожу писарь.

-- А я к тому, Микита Иваныч, разговор подгоняю... -- оправдывался Василий.

--А ты вот выпей лучше, -- угощал его дядя Федот. -- А поправлять меня вряд ли, надо полагать, придется тебе.

-- Где нам!.. К слову пришлось, -- благодарно согласился Василий, учтиво принимая стакан.

Проходившие мужики, чувствуя в воздухе полугарную струю, лакомо облизывались. Федот Иванов радушно приглашал всех, кто был побогаче и позначительней. Выпивка с каждой минутой принимала все более и более широкие размеры, и скоро правленское крыльцо все, так сказать, зачерпнулось разными сельскими тузами. Сторож Василий бойкой иноходью раза два бегал в кабак, и уже не с полуштофом, а с пузатою четвертною бутылью.

-- Запили наши мироеды, должно быть, на много рублев, -- с завистью толковали не попавшие в пир мужики.

-- Козлихе теперича, бедной, надо думать, дюже достанется, потому всех горлопятов-то Федот Иванов на правленское крыльцо пить созвал, --соболезновали бабенки.

И действительно, с правленского крыльца по всему селу раздавалось пьяное гуденье, обрекавшее на погибель серую бабочку, разбранившуюся вчера с Федотовой старухой. Голос угостителя покрывал собою голоса всех.

-- Известно, бабы люты на брань, -- толковал он собранию, обнося всех водкой. -- Потачки своей старухе я не дал, потому ярка Козлихина в самом деле ко мне на двор забежала. Только рази могла Козлиха сыновей моих ворами и разбойниками, а меня жидом и иудой ругать? Хорошо она это сделала или нет?

-- Што тут хорошего... -- согласно отвечали прихлебатели.

-- Приятности тут точно что малость, -- поддерживал писарь, заряжаясь под шумок стаканищем.

-- Бездельница она выходит, Козлиха-то, вот что! -- с тихой, но просящей улыбкой ввернул свое словцо сторож Василий.

-- Што же ты, братец ты мой, по очереди ко мне не подходишь? -- с удивлением спросил его дядя Федот.

-- Да так, Федот Иваныч; не пристойно нам, малым людям, вравне с богатыми компанию держать, -- вежливо отвечал Василий, выламывая стакан.

-- Поруху она чести моей великую нанесла, -- ораторствовал дядя Федот. -- Опять же, в бедности такой находимшись, Козлиха богатому человеку должна уважение всякое воздавать, а она вот куда затесалась -- в брань! Ежели бы она с старухи моей за лютость ее не взыскала, я к ярке-то ее баранчика своего еще бы придал; а она, про богачество мое позабымши, сама, сказываю, при бедности при своей пустилась в брань.

-- В брань? -- раздавалось в толпе. -- Ах ты господи!

-- Следствует ее теперича сюда привесть и наказание мирским судом положить, -- за то я вас и пою, -- закончил дядя Федот.

-- Как не наказать? -- согласно запел хор. -- Бабенка она вдовая, убогая; уму-разуму беспременно научить ее надоть.

-- Мы это живо скомандуем! Мы ее, Козлиху безрогую, с одного маху сюда предоставим, -- улыбался сторож, накидывая на плечи дырявый армячишко.

-- Ббу-у-у! Трры-рр-ры! -- заревела пьяная толпа на предоставленную с одного маху Козлиху.

-- Ты какими делами занялась? -- азартно спрашивал ее писарь.

-- Почто ты людей почище себя обижаешь? -- кричали из толпы.

А Козлиха стоит так-то, сама в землю потупилась, красная вся. И конфузно-то ей и досадно, потому зло взяло, что за ее же добро ее же и судят теперь на миру и ругают.

-- Православные! -- взмолиться она было со слезами попробовала, -- вы ведь все хресты носите...

А сама перед крыльцом наземь упала, как бы в ноги всему сходу кланялась.

-- Вот, сейчас умереть, пречудная бабенка какая! -- с насмешливой улыбкой толковал Козлихе арестовавший ее сторож. -- Нечего в ногах-то валяться, а лучше штраф приготовь поскорей, потому без штрафу тебе быть невозможно. Рази не видишь, глупая, какая тут махина вина выпита? Должна ли ты после того нас угостить, али нет? Сказывай?

-- Васильюшка! Кормилец ты мой! Где же я теперича возьму этот самый штраф?

-- Ах ты голова с мозгом! -- возражал ей Василий. -- Рази мир-то без угощения когда расходился? Ему, уж коли он собрался, вот как надобно выпить -- вплоть!