Александр Иванович Левитов

Расправа

I

Солнце совсем уже село. Вечер набросил на село свои мягкие тени. Из садов, из ближнего леса, с реки и полей пахло чем-то наводящим тишину на душу и дремоту на тело.

Вот по туго прибитой дороге бойко застучали колеса порожних телег, отправлявшихся в ночное; им навстречу скрипят тяжело нагруженные сжатым хлебом воза; пыльные столбы, затемнившие яркое зарево вечернего заката, постепенно приближаясь к селу, дают знать, что пастухи гонят стадо. На живую руку сбитые ворота с громким скрипом отворяются навстречу стада, и вот многоразличными голосами его наполнилось село от верху до самого, так сказать, до низу. Щелкание пастушеских кнутов, звонкие зазыванья баб, крики и побегушки детей за упрямыми баранами, наконец оглушающий свист лихача --помещичьего кучера, мешаясь с переливами серебряного дара Валдая и с громким топотом ухарской тройки, всполошившей все стадо, делают из сельской улицы что-то такое, от чего какая-нибудь древняя старуха, случайно выползшая из избы на божий свет, невольно схватывает себя обеими руками за голову и приседает, как бы от чьей тяжелой тукманки. Обопрется старуха о дверную притолоку и стоит -- не шелохнется; и довольно долго нужно времени, чтобы дождаться, как старый человек, опомнившись наконец, всем своим кротким и морщинистым лицом окинет уличный содом и, медленно перекрестившись, шепотом вымолвит:

-- Знать, уж господь светопреставление наслал на нас!

Слышнее всего раздается по селу громкий бабий бас Федотовой старухи. Высокая и осанистая, стоит она у настежь распахнутых ворот коренастой избы с зелеными ставнями, с высокими скворечнями, с крыльцом из точеных балясин, и своим синим набивным сарафаном, своим ситцевым головным платком, больше всех этих принадлежностей украшающих ее избу, говорит проезжему люду, что изба эта построена первым сельским богачом, миру на удивленье, себе и детям на доброе здоровье.

-- Экое житье какое у Федотихи чудесное! По будням уж стала ситцевые платки носить, -- тихомолком толкуют соседские бабенки.

-- Почто же ей, милая ты моя, в ситцевых платках не ходить?.. Сказывают: старик-то ее четвериком деньги-то меряет.

-- Кы-ы-ыть! Кыть! Кыть! -- зазывает голосистая старуха своих овец, и, послушные ее голосу, животные галопцем несутся в ворота хозяйкина дома.

-- Раз, два, три, -- пересчитывает их старуха. -- Ох, чтоб вас совсем! Вишь, какие резвые: и перечесть не успеешь. Будет, бабы, тараторить-то вам! Ужинать идите! -- зыкнула она на своих семерых снох, которые толковали у колодца с соседскими бабами.

-- Погоди-кась маленечко, Федотьевна, ворота-то запирать. Слухай-ка, я те скажу что-то, голубка! -- издалека кричала Федотихе маленькая бабочка в сером изорванном зипуне.

-- Что надоть? -- нехотя спросила старуха, готовясь затворять тяжелые ворота.

-- Ох, кормилица ты моя! Кричала, кричала я тебе: погоди, мол, ворота-то запирать, а ты и не слышишь, желанная. Знамо, божья старушка не всякое слово расслышит. Пусти-кась ты меня на двор к себе. Ярочка моя к тебе с твоим табуном забежала. Я у ней, кормилица, ушки выстригла, -- сразу узнаю. Пусти, пожалуйста, я взгляну только.

И бабочка хотела было пронырнуть мимо Федотихи на двор к ней.

-- Что насилкой-то лезешь? Ай на свой двор пришла? -- гневно закричала на нее сварливая старуха. -- Одни только наши овцы пришли, -- чужих ни одной нет. Сама видела, как пускала.

-- Где тебе увидать-то, божьей старушке? -- возражала бабенка. -- Ведь они резвые, овцы-то! И не увидишь, как прошнырит мимо тебя.

-- Не слепей тебя! -- рычала старуха. -- Проваливай, проваливай от двора-то, покель цела.

-- Что же ты, кормилица, затягать ее хочешь, что ли, ярочку-то? --спрашивала серая бабенка, разгораясь в свою очередь.

-- Нужно мне у тебя, у нищей, последнюю ярку затягивать?.. Поклонись приди, свою на бедность пожертвую. Вот что!

-- Да ишь должно нужно, коли на двор не пускаешь.

-- А не пущу -- и только. Вот те и вся недолга!

Дальше да больше, слово да другое -- и закипела брань. А там за каменья, -- насилу мужики розняли. Серая бабочка была прогнана в три шеи сыновьями Федотихи.

-- Из ума выжила, старая кочерга! -- покрикивал на свою старуху Федот. -- Не было за что людям осуждать, так она драться на улице выдумала. Старость твою стыдить не хочу, а плетюганом взбодрить бы надо тебя...

-- Ра-а-збойники! -- шумела серая бабочка с другого конца села. --Затянули ярку к себе, да еще и хозяйку прибили.

-- Что это, в самом деле, Федотовы ребята расходились? -- толковали старики, сидя на завалинах. -- Словно это они, деньги имеючи, суда на себя знать не хотят. У вдовой последнюю ярку боем отбили! Точно, что следствует завтра за такой ихний разбой в правление всю их семью притянуть.

Вместе с росой, обильно напоившей пожженные летним солнцем травы, пала на село тихая ночь. Вместо людской крикливой жизни по сельским улицам и огородам, по реке, лесу и окрестным полям разлилась могучая молчаливая жизнь ночи; какими-то живыми, приковывающими к себе глаза молниями засверкали на месячных лучах речные волны; из леса полетел чей-то шепот, как бы мощное дыхание какое; в дальнем поле чуть слышно курлыкали журавли. Ежели вы когда одни смотрели в глухую полночь на сельскую природу, -- не приметили ль вы, как в это время обнимает человека что-то такое, от чего сладкий трепет вливается в сердце и дыбом поднимается волос?..

II

Утро. На крыльце волостного правления и расправы кипит огромный ярко вычищенный самовар. Дымные клубы, вылетающие из него, расстилаются по всей улице и далеко отогнали с крыши воробьев, ласточек и других мелких пташек: расселись они по соседним плетням и деревьям и так-то громко чирикают, словно бы ругают едкий дым, согнавший их с привычной насести, или бы хотят развеселить волостного писаря, который, "расклеимшись маленечко" со вчерашнего похмелья, пьет чай на вольном воздухе, ежеминутно поджидая кого-нибудь из обывателей, с кого бы можно было сдернуть по крайности на полуштоф.

-- Погляжу, погляжу я на тебя, Василий, мало, братец ты мой, политики в тебе! -- говорит писарь своему сторожу, который завтракает огромным ломтем черного хлеба, посыпанным крупною солью. -- Натура у тебя самая что ни есть необузданная!