Ближе к вечеру, ускоренным маршем отмахав без малого полпути, не сделав ни одного привала, пошатываясь от усталости, вышли на «большак». Дорога эта, как и предыдущая, была плотно забита войсками и техникой, двигавшимися в разных направлениях. Кто-то уже получил приказ на отступление, кто-то продолжал выполнять поставленные ещё до войны задачи, явно устаревшие, но никем не отменённые. Множество подразделений заняли придорожные леса и сады. Во избежание налётов авиации противника, пережидая здесь светлое время суток. Либо надеясь получить новые указания от начальства в связи с изменившейся оперативной обстановкой. Здесь же Лёха впервые увидел результаты налётов вражеской авиации вблизи: дымящиеся остовы машин, вздувшиеся лошадиные крупы и плохо присыпанные, в воронке, людские тела с торчащими из-под земли скрюченными, почерневшими конечностями. А запах! А эти мерзкие, жирные мухи! Кого-то из бойцов в батальонной колонне шумно вырвало в пыль…

Бомбили тут чаще: впереди показалась уничтоженная колонна лёгких танков БТ. По-видимому, боевые машины пытались укрыться в негустом леске у дороги, да не успели. Лёшка насчитал шесть обуглившихся, покалеченных остовов. Некоторые, очертив вокруг себя круги из горелой травы и кустарника, продолжали дымиться. Страшно было представить, что экипажи находились всё ещё там.

Легковушки, впрочем, тоже вызывали у фашистских пилотов живой интерес: слишком много их, изорванных пулями и осколками, было распихано по кюветам.

Паники пока не было, но хаос и неразбериха – первые её признаки – присутствовали в полной мере. Впервые за службу Лёха почувствовал себя, нет, не испуганным, конечно, скорее, растерявшимся. А тут ещё, в этой толчее, потерялся солдат из Лёшкиного отделения. Тот самый второй номер пулемётчика Красовитова – Микула. Улыбчивый, долговязый парнишка, украинец, весело и звонко тараторивший на причудливой смеси славянских языков со своим приятелем белорусом из соседней роты. В последнее время притихнув, боец всю дорогу плёлся рядом и вдруг исчез, словно растворился в этой дорожной неразберихе.

Алексей с ног сбился, разыскивая недотёпу. Наконец, нашёл, причём с другом, лежащими в траве у дороги. Оказалось, присели перемотать портянки да потеряли из виду батальонную колонну. Получили пинок под зад – для скорости – и побежали догонять подразделение. Догнали. Своего «хохла» вернул в строй, а когда пошёл возвращать его товарища, напоролся на батальонного политрука. Пришлось по всей форме доложить о конфузе. Получил приказ немедленно препроводить нерадивых солдат к комбату, в голову колонны. С Красовитовым препроводили. Сдали старшине. Пока ждали подхода своего взвода, нашлось время позубоскалить.

– Видал, Димка, как старшина наш на повышение пошёл – весь тыл батальонный под себя подмял, – облокотившись на торчащий из кювета кузов разбитого грузовика, весело ехидничал над ротным толстяком Лёшка.

– Того тыла пять машин и осталось. А зачем мы этих бедолаг к комбату отперли? – нахмурил лоб Красовитов.

– Да уж не за наградой, понятно. Накажут, ясное дело. Что-то мне не верится, что они случайно отстали.

– А чего им сделают-то? Мы же на войне, тут губы нет! – довольно хохотнул рядовой.

– Ничего, найдут, как наказать, не переживай. Был бы солдат, а наказанье для него всегда найдётся.

Батальон принял вправо и, сойдя с дороги, выстроился на поляне у леса. Думали, привал – ошиблись, перекличка! Выкрикивая фамилии бойцов, забегали командиры. Сержанты, словно гончие, носились вдоль строя, тщетно пытаясь разглядеть в чужих подразделениях своих пропавших подчинённых. Политрук со взводом разведки рысцой припустил назад по ходу движения, но где там: попробуй найти кого-то в такой уйме народу. Через полчаса вернулись «пустые».

Всё это время Леха с Цепеленко, стоя в строю, весело комментировали бестолковые метания командования, благо, в их взводе весь личный состав наличествовал. За исключением сданного старшине Микулы, разумеется. А вот в соседних взводах и ротах наблюдалась явная нервозность: где по человеку, где по двое, но отсутствовало. Причём почти все «потерявшиеся» были недавно призваны в армию из местных областей. И набралось таких аж девятнадцать человек. Западенцы, мать их так!

Комбат ревел, как раненый бык, с кулаками набрасываясь на подбегающих с очередным докладом ротных. И плевать он хотел на субординацию, на глазеющих солдат и на: «Пошёл вон, горлодранец!» – замполита, пытавшегося урезонить не в меру разошедшегося командира.

Избиение батальонного начальства прервала четвёрка немецких истребителей. Появившиеся, словно из ниоткуда, самолёты, звеня моторами, прошлись над колоннами солдат и техники, поливая из пулемётов всё живое. Горячий беспощадный металл в клочья, в кровавые ошмётки рвал дышащую единым ужасом толпу на дороге.

Вздыбились ужаленные пулями кони, выкручивая, ломая оглобли, круша обломками повозок и орудийных передков всё вокруг. Взревев моторами, с места рванули полуторки, безжалостно подминая под себя растерявшуюся, замешкавшуюся пехоту. Но только лишь для того, чтобы через пару метров со звоном разбитого стекла уткнуться капотом в кузов другого грузовика или, распоров радиатор, упереться в перевёрнутую лошадьми пушку. Словно подкошенные, как тряпичные куклы, валились с ног прошитые вражьим свинцом солдаты. А ещё через мгновенье налёт закончился.

Из оцепенения Лёшку вывело подёргивание за штанину. Опустив растерянный взгляд книзу, Алексей увидел Цепеленко. Старший сержант выразительно предлагал ему присоединиться к горизонтальному положению взвода. Лёха, продолжая разглядывать хаос, творившийся на дороге, сел.

– Блин, комбат у нас словно заговорённый! Который раз уже пронесло! – негромко выдал старший сержант.

– Надо же что-то делать? Помочь как-то! – мотнул головой в сторону свалки из людей и техники тут же распластавшийся Красовитов.

– Лежать! Без тебя разберутся! – зло прикрикнул на бойца начинающий приходить в себя Алексей.

Ситуация на шоссе приходила в норму: ещё не отошедшие от налёта солдаты, под матерные окрики командиров, начали собирать раненых и убитых товарищей, освобождать от разбитой техники проезжую часть, тушить тлеющий в кузовах груз.

Вновь построились. Успокоившийся комбат, уже без ругани, по-деловому, проводил совещание с командирами подразделений. Бойцы, вполголоса поругивая начальство, стоя в строю, устало переминались с ноги на ногу.

Движение на дороге возобновилось, только добавилось на обочинах разбитых машин и повозок. Вокруг них, заламывая в истерике руки, носились разного рода интенданты. Водители же деловито пытались восстанавливать покалеченную технику, по большей части забирая запчасти с машин брошенных, бесхозных. Коих по обеим сторонам пути напихано было в избытке. Коней, правда, не хватало, ну а на что пехота? И покатились дальше осиротевшие было, безлошадные сорокопятки и повозки.

Из толчеи на шоссе, беспрестанно сигналя, требуя дать проезда, вывалилась избитая эмка. С трудом перевалив кювет, легковушка, паря радиатором, подъехала к строю батальона. Звания толстого дядьки, с трудом вылезшего из переднего пассажирского сидения, Леха не разглядел, но звонкая, словно щелчок пастушьего кнута, команда: «Смирно!», – вытянувшиеся командиры батальона, чёткий, залюбуешься, строевой шаг комбата, доклад по всей форме не оставляли сомнений в серьёзности чина нежданного гостя.

Выслушав доклад, «гость» здороваться с личным составом не стал, команду «смирно» не отменил, а в сопровождении комбата важно прошествовал в сторону батальонных полуторок, укрытых в тени леса.

Отсутствовали недолго. Не успели Алексей с Вовкой Цепеленко втихаря перекурить за строем, обсудив заодно, что немецкие истребители по этой эмке огонь и вели. Промазали просто… Как вышли – впереди бледный, как снег, комбат. За ним замполит с солдатским вещмешком, о чём-то переговариваясь на ходу с «важной шишкой». Следом, под конвоем старшинских водителей, вели Микулу с другом. Перед строем встали. Сзади, кучкой, подтянулись остальные командиры батальона. Арестованных вывели вперёд. Микула, увидев родной взвод, виновато улыбнулся, оглядел конвой и недоумённо пожал плечами. Друг его стоял, молча понурив белокурую голову. Оба без ремней и головных уборов. Великоватые гимнастёрки, коричневые от пыли сапоги, грязные, в разводах лица. Безвольно опущенные вдоль тела руки Микулы нервно теребили прошитые края гимнастёрки. Рядом, чуть позади, поблёскивая штыками в свете заходящего солнца, весело щерились сослуживцам довольные неожиданно свалившейся «привилегией» шофёра.