Война глазами красноармейца.

Каждая мировая битва, каждое эпическое сражение составлено из страхов, надежд и отчаяния тысяч и тысяч её участников. Торжества победителя и предсмертной тоски побеждённого, откровенной трусости и никем не замеченного геройства. Основная движущая сила войны – молодые ребята. Слишком молодые, чтобы всерьёз воспринимать собственную смерть; в своих мыслях они – бессмертны. А как же иначе? Они ведь на стороне добра! Причём так думают парни с обеих сторон. Вчерашние мальчишки, а теперь уже солдаты шаг за шагом, ценой жизни товарищей и собственных страданий приобретающие такой бесценный боевой опыт. Бесценный означает дорогой, но отнюдь не означает приятный, скорее, гадкий, мерзкий, отвратительный. У мальчишки с верой во вселенскую справедливость появляется маленький шанс выжить при неукоснительном соблюдении ряда условий: убивай первый, убивай, не задумываясь, не жалея. Не оставляй за спиной живых! На первых месяцах войны, когда против тебя был противник с внутренней неготовностью к убийству, это срабатывало; но что дальше? Когда на поле боя останутся только готовые убивать?

Это не портрет героя, это портрет выжившего. Выжившего, закалившегося в битвах солдата. Его становление от восторженного «телёнка» до готового на всё матёрого «волка». Но и «волки» не бессмертны. Что будет дальше? Вы не поверите, мне тоже интересно. Посмотрим вместе…

Станция, как, впрочем, и весь город, остались далеко позади. Полуденное солнце и усталость приглушили разговоры в колонне. Пыль светло-коричневой коркой покрыла одежду, лица и оружие солдат, превратив и без того одинаково одетую, коротко остриженную молодёжь в безликую людскую массу с неестественно белыми зубами и грязными разводами на потных шеях. Батальон шёл по просёлку, параллельно главной дороге, в пешем порядке, поротно. Мягкая грунтовка испускала облака шоколадного цвета пыли от каждого шага тысяч солдатских сапог. По основному же пути нескончаемой вереницей двигалась военная техника, превратив когда-то приличную дорогу в сплошное каменное крошево; и пыль от той щебёнки была белая. В вышине два этих облака сливались и тучей нависали над движущейся на запад колонной. Растянутой на многие, многие километры огромной пылевой тучей…

Командир отделения, младший сержант Алексей Крайнов, уже устал задирать голову, с интересом разглядывая выплывающих из пыли чудищ, с грохотом и лязгом двигающихся по насыпи над его головой. Обдавая пехоту сизыми выхлопами, мимо проносились быстроходные советские танки. Поджарые, словно гончие псы на бегу, они, казалось, летели над головами уставшей и грязной пехоты, легко обгоняя сплошной поток следующих в том же направлении полуторок со всякой военной всячиной. Ещё одной грохочущей вереницей шли трактора, тяжело тащившие на сцепках артиллерийские орудия. Эти ползли неспешно, солидно; пехота их обгоняла. С другой стороны дороги, всё в том же направлении, брели тысячи конных повозок, внося свою лепту пыли в общее облако.

И вот когда оглохший от постоянного лязга и рёва, ослепший от пыли, и, изрядно уставший Лёха, решил ничему больше не удивляться, появились они! Три тяжёлых КВ-2, каждый размером с дом, словно огромные африканские слоны, затесавшиеся в стадо из повозок, машин и тракторов. Перегородив большую часть дороги своими грузными телами, танки гордо стояли на насыпи, порыкивая дизелями на холостом ходу. Колонна военной техники, пытаясь объехать громадины, медленно превращалась в огромный, вооружённый до зубов затор. Ещё один, гораздо большего размера, виднелся у моста через небольшую речушку в паре километров впереди.

Плохо было то, что ротный старшина с кухней, а значит, и привал, ждали солдат как раз после переправы; это Лёхе пару часов назад сообщил их взводный – младший лейтенант Веров.

«На тебе, Боже, что нам негоже…» – как о нём негромко отозвался комбат, представляя взводу нового командира. Сказал негромко, но был услышан. Хотя… человеком младший лейтенант был, безусловно, хорошим, да больно для службы непригоден: худ, неуклюж, близорук. Команды отдавал не армейским тоном, а будто просил стеснительно. Зато умён, начитан и, самое главное, о событиях в стране и мире судил не по газетным передовицам, а по своему разумению. О чём и делился, не со всеми, конечно, а исключительно с Крайновым и Цепеленко – приближёнными сержантами во вверенном ему взводе. Много в тех рассуждениях было запретного и своевольного, идущего вразрез с линией «партии и правительства», но Леху, сына раскулаченных и сосланных неизвестно куда родителей, который и мать-то свою не помнил, это не особенно заботило. Чего уж говорить о Володьке. Село старшего сержанта Цепеленко вымерло от голода полностью, включая и его семью. Сам он двенадцатилетним мальчишкой по приказу матери из дома ушёл и, бродяжничая, добрался до Москвы. Где и прижился. Выучился на слесаря, закончил три класса вечерней школы, получил койку в общежитии при заводе, но любовью к Родине так и не проникся, а, скорее, дистанцировался: он отдельно, Родина тоже – отдельно.

В последнее время темы для бесед крутились вокруг одного, главного события – приближающейся войны. И хотя открыто, напрямую, им об этом никто не говорил, но само выдвижение к границе ТАКОЙ массы войск не допускало иных толкований. Немного смущал батальонный политрук Капитонов, неустанно трубивший на политзанятиях о советско-германской дружбе. Однако события нескольких последних месяцев напрочь опровергали его доводы: такой насыщенной учебно-боевой подготовки, как нынешней весной, при формировании дивизии у них ещё не было. Сплошные полевые занятия: и тебе марш-броски, и отработка наступления в составе роты, батальона, полка, и стрельбы, стрельбы, стрельбы… В общем, пришлось потрудиться на славу. Да только Лёхе грех было жаловаться: в родном колхозе и труднее приходилось, к тому же впроголодь, а здесь, в армии, хоть сто раз за добавкой подходи, старшина кашу с мясом знай накладывает. Он, старшина этот, страсть как не любил, когда у солдата аппетит плохой: хворый, значит, или горожанин, как новый командир взвода. Тот ел мало, уставал быстро, да и, шутка ли, – старику с молодёжью тягаться! На вид давно за тридцать. Резервист, из майского набора, то ли писатель, то ли учитель, короче, гражданский до мозга костей. Сначала пытался грозным себя показать, да разве солдата проведёшь – пентюх, он и есть пентюх! Вот и сейчас бредёт позади взвода, чуть в стороне – уставший, взгляд под ноги опущен, аж жалко. Вещмешок его давно старший сержант Цепеленко тащит – не один, стало быть, Лёха такой сердобольный.

У переправы батальон присоединился к другим пехотным частям, в сторонке ожидавшим своей очереди. Затем случилось маленькое чудо: передвижные батальонные кухни застряли здесь же, на этом берегу, а потому привал и обед ожидались в обозримом будущем.

Поев, сполоснув в реке котелок, по пояс умывшись, Лёшка сладко растянулся в ивовой тени. Спиной к нему что-то чиркал на планшете командир взвода. Тут же, положив голову на вещмешки, блаженно растянулся Цепеленко. Остальной взвод расположился чуть в сторонке. Старший сержант и младший лейтенант вели неспешный спор, начавшийся, насколько знал Леха, ещё до отъезда. Причиной препирательств были, конечно, нынешние манёвры. Все прекрасно понимали, что это не просто учения, а подготовка к войне. Но кто противник, было неясно. С Германией у нас мир и дружба. Румыны и так боятся: вон недавно, сколько территорий наших обратно вернули, даже не пикнули. Может, с венграми тогда? А войска между тем к границе с Германией движутся; хотя если подумать, то и до Румынии с Венгрией не так уж далеко.

– Да говорю я вам, обманный манёвр это. Мы вроде коня шахматного ходим, сначала запутаем, а потом вдарим! – упрямо бурчал старший сержант.

– По кому, Цепеленко, «вдарим»? У нас с немцами пакт? Пакт. А у немцев с румынами и венграми любовь и дружба. То есть на кого бы ни напали, воевать-то со всеми придётся, – не отвлекаясь от планшета, вяло отвечал комвзвода.