– Спасибо вам огромное! Я не знаю, как вас благодарить! Я был уверен, что вы как женщина ее поймете и поддержите… – искренне обрадовался я такому удачному повороту и доброте этой с виду черствой математички.

Но она неожиданно превзошла даже докторшу Геннерт в своей фантастической «гуманности»:

– Конечно, конечно! О чем тут можно говорить! Я же тоже женщина и понимаю, хотя у меня детей и нет… Ну так вот, я помогу вашей жене. Давайте мы ее экзамен перенесем на более поздний срок. Пусть спокойно берет академический отпуск и идет себе рожает. А потом восстановится и продолжит обучение…

Я от удивления и этой геометрической прямоты застыл с открытым ртом. Но тут же выпалил:

– Погодите! Какой академический отпуск? Она же училась целый год и сдает вам экзамен. Предмет она прекрасно знает. И выходит из аудитории не для того, чтобы списывать, просто ей реально это требуется! Понимаете, вы?!

– Да-да. Конечно, понимаю. Потому и даю ей возможность заново подготовиться и ответить. Если ее затошнило от выбранного билета, так пусть освежится и возьмет другой… А лучше, конечно, ей сейчас вообще не сдавать экзамены, а сделать перерыв в учебе. А то просто мучение на нее смотреть!

Эта странная, неэмоциональная, анемичная женщина непонятного возраста вовсе не шутила. Она просто так думала, работала, жила. Кроме ее матфизики у нее, видимо, ничего святого в жизни не было… Возможно, я заблуждаюсь, да простит меня Господь, но я не мог и не могу ее понять до сих пор. Жаль ее, но в тот момент мне было важнее сберечь свою жену и нашего ребенка. Светлана собрала все свои силы и с третьей попытки сдала экзамен. Но к тому моменту ее состояние еще ухудшилось.

Показатели анализов давно сползли в «красную зону» риска, где начиналась сплошная полоса скорби и страданий… По таким показателям «самая человечная в мире» советская медицина и ее проводники в женских консультациях, типа докторши Геннерт, рекомендовали только одно радикальное средство – «искусственное прерывание беременности», то есть аборт…

Как водится, вокруг Светланы сразу зашевелились сердобольные участливые родственницы и знакомые, их подруги и подруги их подруг, которые охали-ахали и тоже советовали «соглашаться с врачом». Никакой поддержки, понимания, помощи. Казалось, и Господь не слышит молитвы моей несчастной жены, но это было глубочайшим заблуждением по нашему невежеству. Господь сострадал нам и поддерживал, и звал нас в храм. Звал всеми возможными способами и средствами. А мы, как слепые котята, тыкались во все углы, ломились в открытые двери и не находили ответов. Только Светлана моя, человек очень интуитивный, постоянно ходила в храм, молилась и подавала записочки. Конечно, этого было недостаточно, но даже эту малую жертву принимал наш любящий Господь и помогал нам.

Осознание этого пришло позже, а пока ситуация становилась критически опасной. Моя бедная измученная экзаменами и назиданиями «опытных женщин» жена была на грани нервного, психического и физического истощения в тот момент, когда у нее внезапно открылось кровотечение и вызванная «скорая» увезла ее в городскую клиническую больницу № 29 имени Н. Э. Баумана на Госпитальной площади в Лефортове. Узнав об этом, я помчался со своего экзамена в отделение гинекологии. Перескакивая через три ступеньки, взлетел на четвертый этаж, который более напоминал не отделение для будущих матерей, а ободранную казарму стройбата.

Первым в коридоре мне попался очень странный субъект – здоровенный бритый наголо детина в рыжем клеёнчатом фартуке и зеленых бахилах. Рукава халата закатаны, а руки были в резиновых перчатках.

Самое ужасное то, что его фартук, перчатки и бахилы были перемазаны густой бурой кровью. Даже в мясном отделе гастронома такой внешний вид напугает взрослого, видавшего виды мужика. Здесь же, в специализированном гинекологическом отделении для будущих мамочек, имеющих проблемы с вынашиваемостью, он выглядел чудовищем. Женщины, вышедшие в коридор, заметив его, моментально скрывались в своих палатах. Мужик неторопливо шествовал по коридору и улыбался. Казалось, что он даже наслаждается своим отвратительным людоедским видом.

Возможно, это был неплохой, любящий свою работу и семью специалист. Возможно, он помог многим будущим матерям обрести свое материнское счастье… Возможно… Но в тот момент он был ярким воплощением настоящего коммунистического отношения к женщине-матери. Не того плакатного воплощения, с лозунгами о величии женщины-матери, начале жизни и воспитании здорового поколения, которое с утра до вечера насаждалось нам мощной советской пропагандой, а именно сущностного отношения к женщине как к главному «производителю» здорового поколения строителей коммунизма. И как следствие – беспощадного отторжения всех возможных отклонений: от особенных деток до «проблемных беременностей».

Для первых – лучшие советские специнтернаты по типу колоний для психически неполноценных, для вторых – работающий в три смены конвейерный абортарий.

– Здрасьте! Кого ищем? – остановил он меня.

– К вам по «скорой» доставили час назад мою жену, Астахову Светлану. Где она?

– Ха! Так уже, наверное, в операционной. У нас всех, кто по «скорой», сразу на чистку отправляют… – ухмыльнулся упырь.

– Как мне ее найти? Мне нужно срочно ее увидеть! – Я еще пытался быть вежливым.

Но многие не очень умные люди часто вежливость принимают за слабость. Особенно те, кто хоть мало-мальски облечен властью. Тем более над женщинами, да еще не вполне здоровыми. Этот людоед оказался из таких. Улыбка моментально сползла с его бульдожьей рожи и он рявкнул:

– Ага! Щас! Разбежался! Я тут у станка весь день стою, понимаешь, режу, спасаю… Ты кто такой, чтоб мне указывать?! А ну, давай на выход! – И он вознамерился вытолкать меня из отделения в шею.

И здесь, надо честно признаться, я не выдержал. Никогда старался не афишировать свою учебу и службу в органах КГБ, но здесь другого выхода не было. Жизнь моего будущего малыша и жизнь жены висели на волоске.

Я резко схватил мерзавца левой рукой за правый рукав и дернул к себе, одновременно выхватил из внутреннего кармана служебное удостоверение – красную корочку с золотыми буквами: «КГБ СССР». Я ткнул ему документом прямо в нос.

– А ну, стоять спокойно! Читать умеете, гражданин мясник?! Быстро отвечайте, где поступившая к вам сегодня Астахова? Ну!?

Для убедительности я еще припёр его к стене спиной и придавил коленом пониже живота. Он изменился до неузнаваемости, побледнел, задрожал, глаза забегали, и, кажется, он даже стал ниже ростом.

– Так точно, – проблеял он. – Извините, не знал… не разобрался… Виноват… Сейчас всё решим. Не беспокойтесь. Одну секунду. Всё выясню…

Для верности я встряхнул его:

– Быстро найдите пациентку Астахову и меня к ней проведите! – И толкнул его вперед по коридору.

Мужик затрусил к сестринскому посту и через полминуты уже радостно махал мне с другого конца коридора журналом учета:

– Здесь она! Идите сюда, товарищ!

Действительно, слава Богу, Светлана была в палате, где оказались еще пять женщин разного возраста, но с одним и тем же диагнозом «невынашиваемость». Увидев меня, жена соскочила с кровати и, дрожа, прижалась ко мне:

– Давай выйдем.

Мы вышли в коридор, а потом и на лестничную площадку. Здесь она, глотая слезы, сбивчиво рассказала о том, что в этом отделении практически все обречены, потому что здесь не лечат, а именно избавляются от «проблемных беременностей» самым простым способом – хирургическим. Женщины в палате рассказывали свои печальные истории, дожидаясь очереди в «абортарий». А встреченный мною «мясник» в фартуке был ведущим хирургом – заместителем заведующего отделением.

Мы пытались найти решение – и не могли. Даже самый сильный и могучий человек абсолютно беспомощен перед судьбой, определенной Господом. Особенно если он не обращается за помощью к Создателю и не молится о помощи. Светлана не могла вернуться домой, потому что улучшения пока не было. Но и оставаться здесь в ожидании убийства нашего первенца тоже было невозможно. Я отвел жену в палату, а сам зашел в ординаторскую к моему новому знакомому. Он уже снял фартук, бахилы и перчатки. Сидел и пил чаёк с баранками. Увидев меня, замер, потом встал со стула и изобразил внимание к моим указаниям.