— Мама, почему они не хотят это читать и со мной обсуждать? Интересно ведь, — порой недоумевающе спрашивала она, испытав очередное разочарование после отказа друзей почитать ее любимую книгу.

— Не переживай, Симона, они просто ещё не понимают всей цены и глубины этого творения, — ласково отвечала мать, нередко принимаясь заботливо перебирать мягкие, озорные кудри дочери. Как волны в тёплом молочном море… Мама слишком любила любоваться причёской дочери и играть с ней без магии, потому что по своему опыту помнила, что скоро они станут непримечательными прямыми локонами — вольются в море.

Нравилась ее причёска и отцу, и иногда он даже сам брался наводить Симоне марафет на голове, тоже без магии. Чаще получалось не очень, но маленькой девочке это все равно нравилось. Она испытывала удовольствие от самой заботы родителей.

И вообще она больше всего любила свою семью и не могла дождаться, когда все, наконец, соберутся вместе и начнут обсуждать последние новости. При ней обычно говорили только о приятном или о чем-то непонятном ей, но что, как она считала, тоже обычно дарует лишь положительные эмоции. Просто потому, что они все вместе, всей счастливой, дружной, беззаботной семьёй — что могло быть лучше!

Сегодня они тоже собрались все вместе, на живописном берегу моря. Лёгкий ветерок гулял по окрестностям, разносил солёные запахи и шаловливо трепал волосы дочери, которые мама в тот момент тщательно пыталась заплести. Мелкие тёплые волны ласково лизали песчаный берег. А солнце в высоком небе ослепительно сияло всеми красками, даруя своим светом какое-то воодушевляющее ощущение легкости и свободы от всех горестей и бед.

Они были вместе, они были свободны, они собрались всей семьёй и не только — эти мечты давно крутились в их головах и просачивались сквозь слова случайных разговоров, но отчего-то долго не воплощались в реальность.

Вот нежные материнские руки последний раз провели по густым волосам дочери, и теперь она могла свободно побегать по берегу, наслаждаясь лёгкими всплесками волн и бодрыми криками пташек.

Но прежде чем бежать ближе к воде, Симона со звонким смехом прыгнула на руки папе, и он с безмятежной улыбкой поймал ее и принялся шутливо щекотать. А раньше он был угрюмым, серьёзным, задумчивым… Часто сидел в книгах, мало разговаривал, даже не думал о какой-то семье, в том числе и о собственном детстве. Хотя… если верить его рассказам, у него и не было детства как такового — грустно. И как раз семьи ему и не хватало, чтобы измениться, став вечно смеющимся добряком и безудержным оптимистом. Жизнь наладилась.

— Эй, Эдмунд! Ты чего? Игра уже началась! — послышался задорный мужской голос, принадлежавший Тому Квэйну, старому приятелю семьи. В последнее время Томас часто куда-то спешил, хотя в их гладкой жизни это было делать совершенно незачем. Лишняя спешка могла принести какие-нибудь прилипчивые колючки-проблемы. Может, он научился этому у своей жены Роуз?

— Да, иду! — лениво отозвался Эдмунд, отпуская хихикающую Симону.

— А папа снова опаздывает! — дружелюбно подтрунила дочь.

— Да, я виноват, — Эдмунд сделал наигранно грустное выражение лица. А затем повернулся к жене: — Лили, вы с нами?

— Нет, мы, пожалуй, останемся. Сам видишь, какая наша дочка непоседа! Заскучает быстро.

— Тогда увидимся! — И, одарив жену на прощание лёгким поцелуем, Эдмунд поспешно ушёл к собравшейся компании старых приятелей.

Лили повернулась к дочери, стоявшей неподалёку и очарованно наблюдавшей за волнами. Ну хоть когда-то она никуда не бежит после причёски! И хотя бы один раз ей не придётся догонять игривую Симону, почему-то всегда выбиравшую для таких развлечений маму, — это радовало.

Лили только хотела расслабиться и присоединиться к любованию живописным морским пейзажем, как неожиданно к ней обратилась Симона:

— Мама, а это правда, что мои дедушки с бабушкой — злые волшебники? — На веселом детском личике застыло хорошо знакомое Лилиан выражение любопытства. Как же не вовремя! Пожалуй, уж когда-когда, а в такой уютный семейный денёк на берегу моря Лили меньше всего хотела вспоминать своих жестоких родственников, которые когда-то несколько раз пытались ее убить, держали в плену и даже окружили ее проклятием слежения. Впрочем, все эти позади, родственники далеко, а проклятия давно нет. Поэтому теперь можно об этом говорить даже с радостью — как о тяжёлом, но успешно пройденном этапе жизни, закалившем ее характер.

— Да, но не бойся, милая, они никому из нас не навредят. Они уже даже не помнят обо мне, а о тебе не знают.

— Да я не боюсь. Мне просто интересно. А ты всегда была доброй волшебницей?

— Не сомневайся, — широко улыбнулась Лили. — И ты тоже обязательно станешь доброй волшебницей, когда немного подрастешь.

Декорации сменились настолько резко, что Лили поначалу даже не успела понять, что что-то произошло. Дочери рядом не было, сама она ощущала себя как-то по-другому, как будто из ее личной мозаики этого мира выпали многие пазлы, а изнеженный в солнечных лучах морской берег исчез, сменившись… комнатой. Огромной комнатой с каменными стенами, массивными грубоватыми сводами и арками, жутковатыми картинами, статуями, вычурной дорогой мебелью с позолотой и редкими драгоценными камнями. В основном рубинами, но местами можно было приметить и аметисты, и топазы, и цирконии, и многие другие самоцветы — не важно, какие, в любом случае они смотрелись в этих стенах как-то не очень к месту. Ну, так показалось Лилиан.

Она шумно вдохнула, пытаясь уловить какие-то запахи — и резко поморщилась. Здесь пахло чем-то горьким, как ядовитое травяное варево, и в то же время густым, тяжёлым, давящим на беззащитные органы дыхания. Почему-то даже у такой, странноватой Лилиан сразу же возникла мысль, будто здесь совсем недавно пролилась чья-то свежая, горячая кровь. Все внутри вмиг похолодело и как будто опасливо сморщилось.

— Моя дорогая Лилиан, — неожиданно послышался мелодичный женский голос где-то в стороне. Обернувшись, Лили сразу увидела его обладательницу — высокую, идеально сложенную, бледную светловолосую женщину в длинном чёрном платье. Пронзительный серый взгляд неотрывно буравил робко сжавшуюся Лили, на обманчиво миловидном лице застыло абсолютно равнодушное выражение. И тихонько шелестело ее платье, и глухо ударялись о каменный пол каблуки от малейшего шага, каждый раз заставляя Лилиан невольно вздрагивать.

— Моя дорогая Лили, — холодно повторила женщина. — Ты же знаешь, что все это — жалкое лицемерие, пустое ханжество. Однажды твой брат покажет своё истинное лицо: поверь, тьма у нас в крови. И ты тоже покажешь. Поэтому не нужно слепо следовать за его неуклюжими попытками заселить свет в твоё холодное каменное сердце. Свет не растопит холод, а только лишь заставит его обороняться. Ну, а с нами испорченные отношения наладить уже не получится: мы крайне ненавидим предателей, а особенно, когда они пытаются открыто идти против наших семейных ценностей. Одумайся, пока не поздно.

Она подошла совсем близко к Лилиан и коснулась ее плеча. Пугающее своей излишней миловидностью лицо было совсем близко, тонкие, хрупкие пальцы мягко перебирали ткань ее одежды.

— Я никогда не стану такой, как вы, — уверенно заявила Лилиан, пытаясь сбросить с себя ненавистную руку. Принадлежавшую ее родной матери. Касаться и делать это открыто она не решалась: обычно такая «грубость» плохо заканчивалась, чаще всего очень больно и мучительно.

— Ошибаешься, — мать сладко улыбнулась.

Лилиан хотела в очередной раз тщетно возразить, но и ее, и мать неожиданно отвлекли шаги, донесшиеся со стороны резко распахнувшейся двери из идеально выточенного дерева, ведущей в комнату. Улыбка на лице матери стала шире, она крепче схватила дочь за плечо, словно боясь, что сейчас та закричит, в ужасе убежит и спрячется где-нибудь в далёком тёмном уголке замка. И она бы с удовольствием убежала, если бы здесь хотя бы было больше дверей. И если бы мать так не давила на неё, кажется, одним своим взглядом пригвождая к полу.