Я подняла голову – это был кабинет. Здание это когда-то было административным корпусом и здесь, судя по всему, сидели начальники среднего звена – руководители отделов и складов, логисты и руководители по закупкам, может быть часть бухгалтерии или инженеры. В углу напротив меня все еще стоял старый стол, а в стене, противоположной окну, был дверной проем. Двери давным-давно не было, поэтому я увидела черную, мрачную, ничем не освещаемую темноту длинного коридора. На том его конце был точно такой же кабинет, с таким же окном, и весь свет, что был здесь, исходил из этих двух окон. Было так тихо и темно, что при других обстоятельствах я бы вспомнила все фильмы ужасов, что пересмотрела за всю свою жизнь и рванула бы отсюда, куда глаза глядят. Но сейчас… сейчас тишина была манной небесной и я с упоением слушала, как единственным звуком в огромном, страшном, черном, заброшенном, Богом забытом здании, был звук моего дыхания, становящийся ровнее и тише. Нет, совсем спокойным мое дыхание станет еще очень не скоро, но больше не было этого омерзительного хрипа в каждом вдохе.
Я привалилась спиной к стене и посмотрела в окно так, чтобы меня не было видно снаружи. На улице никого не было. Ни собак, ни людей. Хотя людьми этих сволочей назвать нельзя. Двуногие, это верно, но уже не люди. Или еще? Боюсь уже никогда. И тут я вспомнила Вадика и звук разрываемой плоти, и истошные крики. Меня затрясло, колени подогнулись, и я сползла по стене, садясь задницей прямо на грязный бетон. Измазать зад – меньшая из моих проблем. Меня заколотило так отчаянно, что я буквально слышала звон зубов у меня во рту. Все мое тело, как в лихорадке подбрасывало крупной дрожью, и я никак не могла совладать с руками – они, словно не мои, тряслись и хватались за все, что попадалось, впиваясь в волосы, в моё лицо, пытаясь содрать с него кожу, и мне стоило неимоверных трудов запихать свои ладони под собственные подмышки и зажать их там, пока они не признали во мне хозяйку. Я не сразу поняла, что скулю – просто слышала какой-то тихий, хриплый вой, и лишь спустя несколько мгновений поняла, что этот вой – я. Все, что от меня осталось, все, что сделал со мной страх, все, что за ничтожный отрезок моей жизни из меня сделала шайка малолетних головорезов. А потом моя голова наотрез отказалась воспринимать происходящее серьезно. Помню, как в сознании укоренялись мысли о том, что я сплю, и я усердно щипала себя, чтобы не поверить в это. От этого скулеж становился громче, и мне приходилось затыкать себе кулаками рот. Больше всего я боялась, что я поверю, и тогда выйду на растерзание к дворнягами и их бешеным псам добровольно. В какой-то момент я заплакала. Не завыла, не заскулила, а заплакала. Чистый, дистиллированный страх полился по моим венам и я зарыдала. Тихо, горько. Никого я не оплакивала. Не было мне жалко Вадика и того парня, которого я совершенно не знала, не было мне страшно за Светку, которая сейчас неизвестно где, и неизвестно, смогла ли она найти убежище, как я. И самое странное – мне не было жалко Соньку. И не только потому, что я знала – у нее есть отец, и она в надежных руках. Нет. Просто все произошедшее на моих глазах, все, что есть сейчас вокруг меня и все, что внутри, сделало меня дико жадной – жадной до жизни. Прямо сейчас, в эти секунды не интересовал меня никто на свете, кроме меня самой. Смерть, которую я видела и которая следовала за мной по пятам, так обострила мой эгоизм и жажду жизни, что я стала центром вселенной. Мне было очень страшно. Очень. И я очень хотела жить. Не ради кого-то, не во имя чего-то, а ради себя.
Тут за окном послышались быстрые шаги и смех. Я чуть не завыла в голос – чтобы не дай Бог не выдать себя, запихала пальцы в рот и закусила их, сильно, больно. Нутро скрутило, и я побоялась, что меня вырвет. Но нет. я тяжело дышала и слушала голоса за окном – возбужденная болтовня, и где-то между хохотом и матом я слышала хрипение псов, ведомых на поводках. Видимо, псы вернулись к хозяевам и теперь выискивали добычу по следу. Я пыталась услышать, о чем они говорят, но расстояние было слишком большое. По моим подсчетам, я была примерно на седьмом этаже, а может, и выше, а потому до меня долетали лишь голоса, не несущие никакой информации кроме той, что я уже знаю – эти четверо – самые настоящие психи, которые по какой-то причине все еще были на свободе, и, судя по всему, мы угодили в лабиринт, как подопытные крысы, как олени в охотничьи угодья для того, чтобы стать живой дичью, на которую выдана лицензия на отстрел. По одной особи на каждого. Только теперь я поняла, что жертв столько же, сколько охотников. А еще я поняла, что с самого начала мы допустили самую большую оплошность, которая возможно будет стоить нам жизни – мы разделились. Останься мы вместе, мы бы скооперировались и придумали что-нибудь, как только шок и паника улеглись, но теперь… Разделяй и властвуй. Кто это сказал?
Тут за окном послышался какой-то треск, скрежет, а через несколько секунд я услышала голос Максима в громкоговорителе:
– Уважаемые дамы! – потом послышался смех и какие-то реплики уже не в громкоговоритель, а затем снова. – По традиции мы, как истинные джентльмены, хотим немного уравнять ваши шансы на выживаемость и решили сообщить некоторые детали, которые, возможно, пригодятся вам этой ночью. Во-первых, вас осталось трое, что заставляет меня напомнить вам – смотрите, куда вы бежите. Это же, мать вашу, бывший сталелитейный завод, а не детская площадка. Еще одна бездарно сломанная шея нам совершенно ни к чему. Во-вторых, остальных все еще ищут собачки, так что будьте очень внимательны. В-третьих, на данном отрезке территории живет постоялец, и он не совсем вменяемый. Будьте предельно внимательны. Вдвойне, потому как последняя выжившая получит свободу и немалое вознаграждение за свою осторожность.
Громкоговоритель замолчал, а затем снова включился, оглушая округу скрежещущим писком:
– Чуть не забыл – Танечка, солнышко, мы тебя нашли, так что жди, моя хорошая, мы к тебе идем.
Послышался свист и одобрительные восклицания, с которыми четыре дворняги побежали куда-то дальше и правее от моего здания. Как только звуки шагов и голоса смолкли, я дала волю слезам и страху. Я сжалась в комок и заскулила с новой силой. Кто же там свернул себе шею? Только бы это была не Светка. Пожалуйста, только бы не она. Почему-то мысль остаться здесь совсем одной напугала меня даже больше, чем новость о невменяемом. Кто это и чего именно от него ожидать? Насколько он невменяемый и существует ли вообще? Может, это – лишь способ запугать нас? Если он существует на самом деле, тогда это даже страшнее, чем собаки. Кстати, о собаках – пора поискать себе хоть какое-то оружие. Я мысленно приказала себе закрыть рот и искать что-то, что даст мне шанс на выживание. Я вытерла щеки и огляделась. Что может сойти за оружие, когда речь идет о собаке? Все, что угодно, от камней и до палок. И чем больше будет оружие, тем меньше понадобится усилий. И тем тяжелее его тащить. Значит, нужно искать не тяжелое, а острое. Но острое предполагает ближний бой, а я к этому не готова. В любом случае, пригодится и первое, и второе, надо лишь найти подходящие материалы.
Тут я обернулась назад и посмотрела на разбитое окно – куски стекла, рваные и когда-то острые, как бритва, теперь были сбиты, сглажены и почти не представляли собой режущее оружие. Но все еще могли сойти за колющее. Я посмотрела под окном – там осколки напоминали крошку, и уже ни на что не годились. А потом я уставилась на эту самую стеклянную крошку и услышала, как собственное сердце снова заходится, почувствовав подвох быстрее мозгов, и пока сознание пыталось судорожно нарисовать, как же должны выглядеть куски разбитого стекла под окном, тело уже напряглось, поднялось с пола и попятилось от окна, осознавая простую истину – я здесь не первая. Далеко не единственная. Это стекло до меня топтали бессчетное количество раз и…
– Никогда не выбирай такие очевидные места для передышки, Марина Владимировна.
Голос его – тихий, почти ласковый, заставил мое тело мгновенно покрыться испариной, и в тот же момент, как волна ужаса накрыла меня, перекрывая дыхание, его рука вцепилась в мое горло и резко потянула назад. Острая боль в правой руке, которую он завернул мне за спину, заставила меня взвизгнуть, но тут же над правым ухом прошелестел нежный шепот:
