– Ах ты боже мой! – чпокнула она на меня жвачкой в ответ на жалобу. – Когда спускаешься, начинай с левой ноги. Подавайся спиной назад.

Я кивнула.

– Слышала, что у тебя вышло с Шефом. Бывает.

Я снова кивнула.

– Знаешь, никто тут не родился, мы все когда-то были новенькими. Как я всегда говорю, это всего лишь обед.

Из раздела руководства, который я забыла прочесть: «По окончании смены сотруднику полагается один напиток за счет заведения. Также работнику полагается одна чашка кофе бесплатно за восьмичасовую смену».

В переводе на реальность количества возрастали, требования разрастались до небес. Но поначалу я этого не знала. Нас мучают, потом дают расслабиться.

– Садись, новенькая.

Я оглянулась по сторонам. Ник явно обращался ко мне. Я только что пробила табель по окончании смены и переоделась, я разминала запястья и направлялась к выходу.

Время было еще не позднее, повара заворачивали контейнеры в пленку, официанты прогоняли квитанции по кредитным картам и дожидались у терминалов подтверждения. Носильщики стаскивали мусорные мешки в кучу у выхода из кухни. Я видела, как они выглядывают, подрагивая, точно спринтеры, в ожидании сигнала, когда можно будет выставить мешки на тротуар и пойти домой.

– Куда?

– За барную стойку.

За баром сегодня – Ник, он же – Очки-Кларка-Кента. Он протер передо мной стойку. Ник был первым барменом, кого наняло руководством, и поговаривали, что уйдет он последним. Очки у него на носу часто сидели криво, причем не под тем углом, чем скошенный набок галстук-бабочка. Со своей женой он познакомился десять лет назад у стойки этого самого бара, и она до сих пор приходила по пятницам и садилась на то самое место. Я слышала, что у них трое детей, но это не укладывалась у меня в голове: он сам казался наполовину ребенком. Он был начисто лишен амбиций или претенциозности, а его лонг-айлендский акцент десятилетиями притягивал людей к бару. Теперь была моя очередь.

– Хочешь, чтобы я села как нормальный человек?

– Как нормальный завсегдатай. Что будешь пить?

– М-м… – Мне хотелось спросить, сколько стоит пиво, я ведь понятия не имела.

– Твой напиток. Небольшая благодарность от владельца после смены.

Он вытряс водянистые остатки из коктейльного шейкера себе в бокал. Они оказались янтарного цвета. Он задумчиво отхлебнул.

– Или большая благодарность. Чего бы тебе хотелось?

– Белое вино подойдет.

Я взобралась на табурет. Несколькими часами ранее, среди запарки, он спрашивал, есть ли у меня вообще голова на плечах, есть ли хоть толика здравого смысла. Я весь вечер над этим думала. Я понятия не имела, что ответить, особенно теперь, когда уже сняла «полоски».

– Вот как? Ничего конкретного?

– Я открыта для предложений.

– Как раз этого и хочется слышать от моих бэков.

Я покраснела.

– «Бокслер»? – спросил он и налил мне на глоток продегустировать.

Я поднесла бокал к носу и кивнула. Я слишком нервничала, чтобы по-настоящему ощутить запах. Я могла только смотреть, как он мне наливает: он не остановился, когда вино поднялось выше линии, предназначенной для гостей. Бокал теперь казался кубком.

– Сегодня вечером у тебя уже лучше получалось, – произнес голос у меня за спиной.

На табурет рядом со мной приземлился Уилл.

– Спасибо.

Я пригубила вино, лишь бы не сболтнуть что-нибудь нелепое и не испортить комплимент. «Алберт Бокслер Рислинг». Не из Германии, а из Эльзаса, дорогущее вино, по 26 долларов за бокал. И я его пью. Ник мне его налил! В знак благодарности. Я покачала вино во рту, как учила меня Симона, поджала губы, завела к небу язык, словно собиралась свиснуть. Я думала, вино будет сладковатое. Я думала, уловлю нотки меда или что-то вроде персиков. Но рислинг был таким сухим, что у меня возникло ощущение, будто меня укололи. Рот у меня наполнился слюной, и я отпила еще.

– Он не сладкий, – сказала я вслух Нику и Уиллу. Они рассмеялись. А я добавила: – Вкусно.

Час назад тут были невероятно привилегированные места, их занимали те, кто выкладывает по тридцать долларов за унцию кальвадоса.

С тех пор как я обожглась, отношение Уилла ко мне изменилось. Он стал бережнее, возможно, даже пытался защищать. Мне подумалось, он хочет стать моим другом. Впрочем, не самый плохой кандидат на роль первого друга. На нем была рубашка хаки, наводившая на мысль о сафари. У него был длинный острый нос, как наконечник стрелы, и воловьи карие глаза. Говорил он быстро, почти коверкал слова. В недели обучения я думала, это потому, что он спешит. А теперь поняла, что он не хочет показывать зубы. Зубы у него были крупные и желтоватые, а верхний левый спереди – с трещиной.

– Ты не смотрел, Ник? Он был как дикий зверь. Ну вроде как, проехали орать или драться, я головой тебе грудь прошибу. Все французы безбашенные. Готов поспорить, его никогда больше на поле не выпустят. – Уилл достал сигарету. – У нас все путем?

– Да, сэр. – Ник подтолкнул к нему тарелку с хлебом и маслом.

Когда Уилл закурил, я запаниковала: я едва-едва помнила те времена, когда можно было курить в ресторане. Он предложил и мне. Я потрясла головой и уставилась на полки на задней стенке бара, сделав вид, будто поглощена тем, что запоминаю коньячные бутылки. А курящая парочка рядом со мной обменивалась беззастенчивыми оскорблениями по поводу двух бейсбольных команд из одного городка.

– Ты с Джонни сегодня вечером поздоровался?

Ник протирал бокалы из нескончаемого запаса на стойке. Бокалы выстроились, как солдаты на марше, которые продвигаются вперед, а в арьергарде колоны возникают все новые.

– Он тут был? Я его пропустил.

– Сидел рядом с Сидом и Лайзой.

– Ох уж эта парочка! Я старался держаться от них подальше. Помнишь их ссору из-за того, остров Венеция или нет?

– Я думал, тем вечером он ее ударит.

– Будь я на такой женат, я бы кое-что похуже сделал.

Я старалась сделать каменное лицо. Вероятно, они говорили про своих друзей.

– Что пьешь, Билли Боб?

– Можно мне чуточку ликера «Ферне», пока я решаю?

– Это… последние, – выдохнула Ариэль, с грохотом ставя железную корзинку с бокалами на край стойки. Бокалы зазвенели колокольцами, взметнулись русые кудри.

– Ты уже волосы распустила? – спросил Ник, тон у него был резким, но в глазах плясали игривые смешинки.

– Да ладно тебе, Ник, я устала как собака. Разве я не похожа на усталую собаку?

Она запустила руки в длинные волосы, поскребла кожу на голове, точно пыталась снять парик. Откинув волосы на сторону, она повисла на стойке, ноги у нее оторвались от земли.

– Ну давай же, Ник, щелк, щелк. – Она изобразила пальцами ножницы.

С распущенными волосами Ариэль смотрелась настоящей оторвой. Из экстравагантной девицы она превратилась в адское существо, волосы спускались ей ниже груди, свились штопором и спутались от того, что день и добрую часть вечера были сколоты на затылке. Завитки челки прилипли ко лбу, линии подводки для глаз, которые еще пару часов назад вызывающе поднимались от краешек век, размазались.

Всю смену, даже в запаре Ариэль трудилась с энергией птицы – из тех, какая в любой момент способна разразиться неуместной песней, но Ариэль обходилась чириканьем, посвистыванием и полупропетыми фразами. Она легко впадала в панику, и тогда ее движения становились лихорадочными, но так же легко оправлялась и снова посвистывала.

– О’кей, ты в доле, Ари. Но мне правда нужны две бутылки «Риттенхаус» и одна «Ферне».

– Ладненько, сбегаю тебе за виски, но наш кореш пусть сам себе «Ферне» добывает. – Она кивнула на рюмку Уилла с черным ликером, от которого воняло перестоявшим чаем и жвачкой. – Раз ты его пьешь, тебе его и запасать.

– Отвали, Ари. – Уилл выпустил в ее сторону колечко дыма.

– Сам отвали, милый.

Ари метнулась прочь.

Уилл опрокинул свой ликер.

– Что это? – спросила я.