Бар «У Клема» оказался темной забегаловкой на выбеленном светом углу, и кондиционер в ней громыхал, как дизельный мотор. Едва я вошла, он обрызгал меня, и несколько секунд я могла только моргать в потоках тепловатого воздуха.

Бармен сидел, привалившись к заднему столику и закинув ноги на саму стойку. На нем была усыпанная заплатками и заклепками джинсовая жилетка на голое тело. Перед ним сидели две женщины в желтых набивных платьях, крутили соломинки в высоких бокалах. Ни один из троих не удостоил меня ни словом.

– Ключи, ключи, ключи, – забормотал в ответ на мою просьбу бармен.

Мало того, что исходившая от него вонь ударила мне в нос уже с расстояния в пару шагов, так бармен еще и был покрыт потрясающими – демоническими – татуировками. Кожа у него на ребрах казалась приклеенной. Висячие усы напоминали хвостики школьниц. Вытащив кассу, он швырнул ее на стойку и стал рыться в ящике под ней. На свет появились стопки кредитных карт, иностранная мелочь, конверты, квитанции. Банкноты трепетали в зажимах.

– Ты девчонка Джессе?

– Ха, – откликнулась одна женщина у стойки. Прижав бокал ко лбу, она катала его взад-вперед. – Вот умора!

– Это на углу Реблинг и Второй, – подсказала я.

– Я тебе что, агент по недвижимости? – Он швырнул мне пригоршню ключей с цветными пластмассовыми бирками.

– Эй, не пугай ее, – встряла вторая.

Они не слишком походили на сестер, но обе были мясистые, груди и плечи у них поднимались из топов на бретельках, как фигуры на носу корабля. Одна была блондинка, другая – брюнетка, а когда я присмотрелась, то поняла, что платья у них определенно одинаковые. Они вполголоса перебрасывались только им двоим понятными шуточками.

И как я собираюсь тут выжить? Кому-то придется измениться – либо им, либо мне. Я нашла ключи с биркой «Реблинг 220». Бармен нырнул под прилавок.

– Большое спасибо, сэр, – сказала я в пустоту.

– О, не за что, мэм. – Он снова вынырнул и теперь строил мне глазки.

Открыв банку пива, он пальцем приподнял усы и провел по ним языком, все это время не сводя с меня глаз.

– О’кей. – Я попятилась. – Ну, может, я еще зайду… Ну… вроде как… выпить.

– Жду с распростертыми объятиями, – сказал он, поворачиваясь ко мне спиной. Но вонь с собой не забрал.

Уже выходя на палящий зной, я услышала, как одна женщина говорит другой:

– Ох ты боже мой! – А потом бармену: – Гребаный район уже не тот.

Сладкое. Гранулированный, истолченный, коричневый, тягучий, как мед или патока, – сахар. Обволакивающий небо молочный сахар – лактоза. Когда-то, когда мы были дикими варварами, сахар нас пьянил, – первый наркотик, которого мы жаждали и по которому томились. Мы его приручили, рафинировали, но сок из персика еще хлещет, поднимаясь, как вода из забитой ливневки.

Не помню, почему я вообще пошла именно в тот ресторан.

Зато прекрасно помню – в малейших деталях – отрезок 16-й, ничем не примечательный, ничего не раскрывающий: безликая серая синева «Кофейни», батальон мусорных баков между нами и «Блю Уотер Гриль», за ним – бодега с двумя карточными столами, где позволяют пить пиво. Туда официанты и даже старшие смены, не снимая униформы, ходили закупаться энергетиками в банках и мятными леденцами. Проулок, в котором повара подпирали стены, пока перекуривали между сменами. Укромные углы, где они курили траву и пинали крыс, роющихся в мусоре. И углом глаза ловишь призрак чахлого сквера на площади.

Куда смотрел владелец, когда открывал ресторан? В будущее.

Когда я пришла, мне рассказали уйму историй. В восьмидесятых никто на Юнион-сквер не ходил, сказали мне. В то время тут только пара издательств обосновались. На смену тому городу пришел другой. «Хоул Фудз», «Барнс энд Ноубл», «Бест Бай» наслоились друг на друга. В Риме, когда прокладывают метро, находят целые культурные слои – с ремесленниками, политиками, портными, парикмахерами и барменами. Если начнете копать прямо тут, на 16-й, найдете нас, только помоложе, и затхлые забегаловки – те же, и старых бомжей в сквере – вероятно, тоже.

Что видели те первые официанты, когда пришли наниматься в восемьдесят пятом? Таверну, гриль, бистро? Мешанину из Италии, Франции и какой-то там нарождающейся американской кухни, в которую тогда никто не верил? Микс ингредиентов, который ну никак не мог слиться в одно целое? Когда я спросила старичков, что они видели, то услышала в ответ, мол, владелец создал ресторан такой, каких раньше не бывало. Они говорили, когда вошли, сразу почувствовали себя как дома.

Горький – всегда чуточку неожиданный. Кофе, шоколад, розмарин, лимонная цедра, вино. Когда-то, когда мы были варварами, горечь предостерегала об отраве. Вкусовые рецепторы все еще сопротивляются при встрече с ней. Мы их убеждаем: «Приспосабливайтесь», а еще «Наслаждайтесь».

Я слишком много улыбалась. Под конец собеседования уголки рта у меня скрипели, как колышки у палатки. На мне было черное платье на бретельках и кардиган из вареной шерсти – самое консервативное и взрослое, что имелось в моем гардеробе. В сумочке у меня лежали свернутые в трубочку с десяток копий резюме, а еще у меня имелся смутный план (если так можно назвать некий нерешительный инстинкт, которому я обреченно заставляла себя следовать) – заходить в рестораны, пока меня не наймут. Когда я спросила у соседа Джессе, где мне искать работу, он сказал, что лучшие рестораны Нью-Йорк-Сити на Юнион-сквер. Уже через минуту после того, как я сошла с поезда, на кардигане проступили огромные сырые пятна пота, но верхняя часть платья была слишком открытой, чтобы его снимать.

– Почему вы выбрали Нью-Йорк? – спросил старший администратор по имени Говард.

– Я думала, вы спросите, почему я выбрала этот ресторан.

– Давайте начнем с Нью-Йорка.

По книгам, фильмам и сериалу «Секс в большом городе» я знала, как полагается отвечать. Там все говорят, мол, мечтали тут жить. Они подчеркивают слово «мечтали», растягивают его, надеясь, что это придаст ему искренности.

А еще я знала, что многие заявляют, мол, я приехала, чтобы стать певицей/танцовщицей/актрисой/фотографом/художницей/работать в сфере финансов/моды/книгоиздания, я приехала сюда, чтобы обрести власть/красоту/богатство/славу. И это всегда как будто означает: приехала, чтобы стать кем-то другим.

– Тут и выбора-то никакого нет, – ответила я. – Куда еще можно поехать?

– Ага, – протянул он и кивнул. – Эдакий зов, а?

Вот и все. «Ага». И у меня возникло ощущение, будто он понимает, что возможностей у меня не миллион, что этот город единственное место, достаточно просторное, чтобы вместить столь необузданное, несфокусированное желание. «Ага». Возможно, он знает, как я фантазировала, что круглые сутки живу на всю катушку. Возможно, он знает, как мне до сих пор было скучно.

Говарду под пятьдесят, у него интеллигентное, квадратное лицо. Волосы красиво поредели, подчеркивая проницательные глаза, по которым видно, что он из тех, кто не нуждается во сне. Солидный и прочный, расставленные ноги атлета уравновешивают выпирающий живот. Умные, судящие глаза… Он барабанил пальцами по белой скатерти и смотрел оценивающе.

– У вас красивые ногти, – обронила я, глянув на его руки.

– Издержки профессии, – равнодушно откликнулся он. – Расскажите, что вы знаете о вине.

– Так, азы. В азах я разбираюсь. – Но подразумевала я, что знаю разницу между красным и белым вином, – куда уж дальше по части азов.

– Например… – Он оглядел зал, точно собирался взять вопрос с потолка. – Назовите пять благородных сортов винограда Бордо?

Я вообразила себе, как мультяшные виноградины с коронами на головах принимают меня своем шато: «Привет, – говорят они, – мы благородные сорта винограда из Бордо». Может, лучше солгать? Трудно сказать, будет ли здесь оценено признание в невежестве.

– Мер… ло?

– Да. Это первый.