Разум упорно напоминал мне, что передо мной простая пленная эльфийка, каких десятки сейчас в лагере, расходный материал, подопытная для магических исследований. Но я видел перед собой святыню. Я глядел на спящую эльфийку и наблюдал, как рушится мой привычный мир.

Тогда я не стал её будить и подвергать новым мукам. Мне нужно было обдумать, что со мной происходит и как с этим бороться.

Я вернулся на следующее утро, полный решимости. Эльфийка сидела на полу, но вскочила на ноги, едва я вошёл.

Она помнит, за что я наказал её в прошлый раз.

Я снова видел страх в её чудесных, добрых глазах. Но было там и сожаление.

– Привет. Прости за этот шрам. Я не хотела, я забыла про кольцо. Я могу исцелить рану, если хочешь.

Она произнесла это всё быстро, избегая моего взгляда, словно боясь, что я снова её накажу.

– Пусть останется, как напоминание о моей слабости.

Эльфийка кивнула и опустила глаза, не зная, что делать дальше. Я же захотел продолжить разговор.

– Как тебя зовут?

– Анья.

– Ты понимаешь, что умрёшь здесь, Анья?

Она вздрогнула и бросила на меня полный ужаса взгляд. Я почувствовал стыд, но хладнокровно подавил его. Я должен был перебороть свою слабость.

– Почему? Я же не сделала ничего плохого. Я не хочу умирать.

– Потому, что мне нужна твоя боль, твои страдания, твои слёзы. Я некромант, и в чужих муках я черпаю силу. Тебе действительно нужно прощение такого человека за какой-то ничтожный шрам?

Анья молчала, слишком подавленная, чтобы говорить. Довольный победой, я приступил к экзекуции.

Она трепыхалась в моих магических путах, безмолвная и беспомощная, как бабочка в паутине. Я мучил её с удвоенной страстью, стремясь наверстать упущенное за вчера. Вымотавшись сам и доведя до изнеможения её, я опустил пленницу на пол и, ликуя в душе, направился к выходу, когда меня настиг её сдавленный голос:

– Прости меня…

Стена хладнокровия, которую я возвёл вокруг сердца, рухнула, и душу мою вновь затопил стыд за совершённое святотатство. Я ушёл, надеясь, что эльфийка не заметила моей борьбы. Анья… Почему она продолжает извиняться за этот шрам? Она хочет прощения за такую мелочь, а я, пытая её, чувствую себя стократ более виноватым.

Я понял, раз не могу бороться с Аньей, то должен убить её. Лучше так, чем вовсе отказаться пытать её, продемонстрировав слабость.

Но я не смог сделать этого. Смотрел на неё, дрожащую от боли в моей паутине, и не мог заставить себя прекратить её мучения. Все чувственные нити, все болевые точки, ясные и чёткие под моим опытным взглядом. Тянуть их и надавливать, при этом оставляя жертву живой, в сознании и сохраняющей рассудок – настоящее искусство, которому я учился годами. Казалось бы, одно решительное движение: грубо схватить нити и рвануть, ударить по болевым точкам всей силой, и эльфийка умрёт мгновенно.

Я этого не сделал. Я не смог её убить. Покинув Анью и вернувшись в спальную палатку, я остался наедине со своей мятущейся душой. Той ночью я второй раз в жизни разрыдался. Я испытывал отвращение к себе и не понимал, как мне поступить дальше.

Знакомо ли вам чувство, когда всё, во что вы верили, обращается в пыль? Ты ясно видишь свою цель, годами прокладывая к ней путь, считая его идеальным и единственно верным. И вдруг чужая, неведомая сила словно возносит тебя над реальностью, заставляя увидеть мир иначе, под другим углом. И ты понимаешь, что знаком был лишь с малой его частью, а избранный тобой путь не просто ничтожен, но и ведёт в тупик.

Я пережил крушение идеалов и окунулся в этот новый, неведомый мир. Мне нужно было учиться жить заново. В то утро я шёл к Анье, не зная, как поведу себя с ней. Я ничего не планировал, ни к чему не готовился. Я просто хотел разобраться.

Анья уже ждала меня, чистая и подготовленная к экзекуции. Когда я вошёл, она осталась сидеть. Наверное, поняла, что покорность и готовность выполнять приказы не смягчат её участь. Чудесные топазовые глаза покраснели от слёз, а взгляд стал печальным и отрешённым. У меня заныло в груди – я уже надломил её душу.

Я не знал, о чём с ней говорить, не представлял, что делать. Просто сел напротив неё и сказал первое, что пришло в голову:

– Привет, Анья.

Она посмотрела на меня настороженно, словно ожидая подвоха. Я страстно желал, чтобы ничто в моём облике не напугало её, и возликовал в душе, когда она робко улыбнулась и ответила:

– Привет.

Воодушевлённый, я решил продолжить. Просто поговорить обо всём, что взбредёт в голову. Я надеялся, это отвлечёт Анью от мрачной реальности и вернёт улыбку её лицу. Я подозревал, что только такая Анья: жизнерадостная, искренняя, настоящая – поможет мне разобраться в себе.

– Расскажи о себе, Анья.

– Что рассказать? – в её голосе снова промелькнул страх, и я постарался ответить как можно спокойнее.

– Что хочешь. Где родилась, чем занималась, кто твои родители. Или любое другое, что захочешь высказать.

– Ладно, – неуверенно начала Анья. – Я из Онрилл-Этила, из города Офесса, что на границе с Катароном. Мои родители – целители. И я тоже буду целительницей, когда закончу обучение. Мы отправились в Зачарованный лес потренироваться вдали от онриллов. Чтобы понять свои возможности при недостатке сил. И тогда… тогда… ваши монстры…

Она потупилась, вновь погружаясь в отчаяние, и я поспешил отвлечь её от скорбных мыслей.

– Можешь задавать мне вопросы, какие хочешь. Если это в моей власти, я отвечу. Не бойся спрашивать, обещаю, это не повлечёт никаких наказаний.

– Хорошо, – она подняла на меня глаза, в которых заметно прибавилось решимости. – Почему ты меня мучаешь?

Ох, я должен был предположить, что ничего хорошего из этого разговора не выйдет. Но, так как я пообещал, пришлось отвечать:

– Такова моя работа. Тёмные маги черпают силы в страданиях жертв.

– Значит, я просто случайная жертва?

– Да.

– Я правда умру здесь?

– Да.

Едва ответив, я осознал, что всё бы отдал, лишь бы это было неправдой! Внезапно я понял – со смертью Аньи часть моей души тоже умрёт.

Анья же гордо вскинула голову, с готовностью принимая свою судьбу.

– Я рада, что моих родителей и тысячи других благородных эльфов такая участь миновала. Я благодарна Свету, что вам досталась всего лишь я, а не лучшие из лучших служителей Добра и Мира.

Она смотрела на меня с вызовом, словно обречённая на смерть королева.

– Такое благородство свойственно немногим, – медленно произнёс я, очарованный её пламенной тирадой.

– Я ничем не примечательная солнечная эльфийка. Приступай же к своей работе, жестокий некромант. Не смущай моё сердце пустыми разговорами.

Однако, я видел, что решимость вот-вот оставит её. Анья боялась предстоящих пыток. Я ждал, сам не знаю, чего. Анья, не выдержав моего взгляда, не понимая причины бездействия, сникла и разрыдалась.

– Чего ты ждёшь, некромант? Чего добиваешься?

– Меркопт. Меня зовут Меркопт.

И я внял её просьбе, поняв, что дальше тянуть нельзя. Я старался ограничиться минимумом манипуляций, причинить ей как можно меньше страданий. И всё равно содрогался каждый раз, когда магический импульс, вызванный её болью, отзывался в энергетических потоках. Мне казалось, эта пытка продолжалась вечность. Я не хотел мучить Анью, но не знал, как избежать этого.

Я осторожно опустил её на пол. Она обмякла и сжалась, тело её содрогалось в рыданиях. Внезапно до моего слуха донеслись её слова, отчётливые и от того ещё более пугающие:

– Меркопт… Убей меня, пожалуйста. Я больше не могу терпеть эту боль.

Остолбенев, я смотрел на неё, не зная, что ответить, и, видимо, было в моём взгляде что-то, удивившее Анью настолько, что она прекратила плакать.

– Не могу, – вот и всё, что я сумел произнести, покидая её палатку.

Однако, описывая вам своё противостояние с Аньей, я отвлёкся от событий, происходивших в нашем лагере. Вайрис упивался обидой ровно два дня, затем не выдержал и вновь стал упрашивать меня позволить ему понаблюдать за процессом. Разумеется, я отказывал, но избавиться от его общества не мог – ведь в обязанности вампира входило приводить мою пленницу в порядок и кормить её. Я проводил с Аньей лишь несколько часов в день, как и с любым другим пленником, стараясь не вызвать подозрений. Вайрис же мог посещать эльфийку когда и сколько ему вздумается. Он не расспрашивал меня ни о девушке, ни о моих исследованиях, мне казалось, он хотел во всём разобраться сам. Оставалось лишь надеяться, что в своём любопытстве он не перейдёт границ дозволенного.