– Позвольте, я начну первым, – предложил Меркопт.

Возражений не последовало, и некромант начал свой рассказ.

Прежде, чем приступить непосредственно к моей истории, я хочу, чтобы вы получили некоторое представление о Фальции, ведь всё, известное вам о ней, основано на сомнительных слухах.

Мой народ поклоняется Слепому Жнецу. Последователи Слепого Жнеца разыскивают детей, отмеченных его благословлением, и забирают их в свои храмы. Позволения родителей никто не спрашивает, но, обычно, возражений и не возникает. Простой фалиец не имеет права роптать. Жителя любого города могут отправить на заклание, могут отдать для экспериментов тёмным магам, и он и слова не скажет. Фалийцы в душе своей ничтожны, волю их ломают ещё в детстве, и они безоговорочно подчиняются жрецам и магам. Но всё это не относится к найденным последователями Слепого Жнеца детям.

Эти дети становятся некромантами и быстро привыкают к своему превосходству над другими. Вчерашние безропотные ничтожества становятся жестокими надзирателями. Семья, родственники, знакомые – для некроманта всё это остаётся в прошлом, он словно забывает об их существовании.

Думаю, вам это кажется странным. Катаронцам, добившимся чего-либо, свойственно тянуть за собой семью, да и вообще всячески поддерживать близких. У нас порядок совершенно иной. Иерархия превыше всего. Но почему же нет даже единичных попыток некромантов вырвать родителей из пучины унижения? Я долго размышлял на эту тему и понял: фалийцы – рабы до мозга костей. И даже высшие из них остаются рабами иерархии, действуя строго по предписанию. К этому нас приучают с детства.

Возможно, вы считаете, что всему виной ужасный Хранитель Полуночи? Если так, то вы ошибаетесь. Фалийцы всегда были такими, и появление Повелителя Тьмы почти никак не отразилось на нашей жизни. Хранитель Полуночи просто занял пустующее место хозяина в нашей иерархии.

Но продолжим про обычаи Фальции. Простые жители обязаны обзаводиться семьями. Исключительно для того, чтобы поддерживать численность населения. В то же время, привязанности и проявления чувств у нас не поощряются. Впрочем, возможно оно и к лучшему, учитывая, что твоего близкого человека в любой момент могут забрать для ритуального жертвоприношения. Жестоко? Согласен. Но до недавнего времени я не знал, что можно жить иначе, и считал такой порядок вещей естественным.

В отличие от обычных фалийцев, у некромантов другие приоритеты. Нам покровительствует сам Слепой Жнец, даруя силу для нашей магии. Открытие новых способов применения некромантии, совершенствование известных заклинаний, возвеличивание Тьмы и Смерти в наших деяниях – вот достойные цели для добросовестного некроманта. Нам не запрещено жениться, но разве можно предположить, что наделённый божественным даром некромант предпочтёт вместо всего выше перечисленного удовольствоваться семьёй? Тем не менее, столь необычные исключения случаются. Такими своеобразными некромантами оказались и мои родители.

Как я сказал, запретить им пожениться никто не мог, но они удостоились всеобщего презрения. Предпочесть семейную жизнь, удел простолюдинов, великим изысканиям казалось просто абсурдным. О нет, мои родители вовсе не отошли от дел, они готовы были служить Слепому Жнецу, как и раньше. Но ответственные задания им больше не доверяли, к ключевым исследованиям не допускали, и, как они ни старались, восстановить утраченное влияние не смогли.

И вот в такой презираемой всеми семье родился я. Меня рано забрали в храм Слепого Жнеца, но без устали напоминали, кто мои родители. Я родился с клеймом слабака и постоянно должен был оправдывать право на звание некроманта. Я стоял ниже любого другого ученика при храме. Мне поручали самую унизительную работу, надо мной издевались даже дети помладше. Разве это не иронично? Я, сын некромантов, унаследовавший талант к тёмным искусствам от обоих родителей, терпел насмешки выродков из простонародья! Их родители, в отличие от моих, – всего лишь расходный материал для Тёмной Цитадели. Я дал себе слово, что заставлю этих ничтожеств себя уважать.

У нас не считается преступлением, если один ученик убивает другого, главное при этом – не попасться. Считается, что такое допущение поможет юным некромантам лучше приспособиться к полной интриг жизни в Тёмной Цитадели.

Я до сих пор отчётливо помню лицо первого убитого мной мальчишки – Дайвина. Его выпученные глаза, раскрытый в немом крике рот. Он решил, что поджечь одежду «любимого сыночка», вопя о «жаре материнской любви» во время уединённой молитвы будет забавным. Любимый сыночек… Я терпеть не мог это прозвище. Фалийцы, как считается, не любят своих детей, любовь – это слабость. Мои родители имели право жить свободно, но они поженились, значит, любят друг друга и меня, а, следовательно, вся моя семья – слабаки. Такова логическая цепочка мыслей тех, кто считал себя вправе надо мной издеваться. От горящей одежды мне удалось избавиться не сразу, а самоуверенный Дайвин за это время даже не поспешил убежать. Стоял и ухмылялся, глядя на мои попытки сбить пламя. Похоже, он и вправду считал меня слабаком, не способным дать сдачи. Какой ужас отразился на его лице, когда я обвил его потоками магии! Он пытался сопротивляться, но в умении чувствовать и направлять тёмную энергию Дайвин был мне не ровней. Поняв, что не может освободиться, он хотел закричать, и я поспешил сжать ему горло, боясь быть обнаруженным. Первым моим желанием было разорвать Дайвина на куски, но я вовремя вспомнил, что нахожусь в святилище. Слепой Жнец не любит вида крови. И тут меня посетила прекрасная идея, и, гордясь своей изобретательностью, я сжал путы ещё туже. Дайвин задёргался, ужас в его глазах то и дело сменялся мольбой, а из горла не вырывалось ни звука. Оказалось невероятно забавным наблюдать за предсмертной агонией человека, неспособного закричать. Когда лицо Дайвина посинело, а сам он перестал дёргаться, я перенёс его тело на алтарь и уложил в ритуальную позу, накрыв глаза ладонями. Так приносят жертвы Слепому Жнецу.

Я уничтожил следы своего пребывания и, лишь когда Дайвина обнаружили жрецы и ученики, вернулся в святилище вместе со всеми. Думаю, многие догадались, чьих рук это дело, но доказательств не было. Удовлетворённые взгляды жрецов и испуганные учеников подсказали, что я на правильном пути. Столь изощрённое убийство подняло меня в их глазах.

Потом были и другие. Одной девочке, слишком острой на язык, я его вырвал, заставив захлёбываться кровью. Ещё одной по каплям выпустил всю кровь. А как-то раз я стал свидетелем преступления некоего Адама, ещё одного своего обидчика, и, шантажируя его, заставил убить своего друга. После я и с ним самим разделался. Всех перечислять не вижу смысла. Я не попался ни разу.

В некотором роде, цели своей я добился. Дети меня боялись, и насмехаться больше никто не осмеливался. Но, в сущности, пренебрежение к отпрыску некромантов являлось, скорее, традицией. Это было преступлением моих родителей, и с его влиянием я бороться мог. Но, если бы я сам проявил слабость, такого мне не забыли бы никогда. И я до смерти боялся, что мои настоящие слабости раскроются.

Нас учат причинять мучения, так как боль и страдания жертв служат главным источником тёмной энергии. Вы уже слышали, что я с детства убивал обидчиков и при этом находил пьянящее наслаждение в их страданиях. Не объяснить словами охватывающее меня чувство, переходящее в экстаз, когда в глазах обречённой жертвы видишь сменяющуюся палитру эмоций: понимание неизбежного, ужас, мольба, отчаяние, ненависть, раскаяние, иногда даже умиротворённость. Бесчувственное, поспешное убийство приносит мне разочарование. Как бы то ни было, убивать и мучить людей я научился и привык самостоятельно. Возможно, потому, что начал я со своих обидчиков, или потому, что неосознанно испытывал отвращение ко всем фалийцам с их рабским мировоззрением. Но обучать нас жрецы начинали на животных.

Воробьи, голуби, мыши, крысы, кошки, кролики, собаки – такие красивые! Я содрогался, глядя в их доверчивые глаза. Когда я прикасался к их пушистой шёрстке и мягким пёрышкам, многие начинали ластиться, словно я их гладил. От этой искренности у меня на глазах наворачивались слёзы. Я должен их убивать? Почему!?