Не имеет значения, насколько огромны её чёртовы карие глаза.

— Скажи мне, что ты поняла, — приказываю я.

— Я поняла.

Я смотрю на освещённое меню. Думаете, я никогда раньше не заказывал гребаный гамбургер? Было время, когда я этого не делал. Я вырос не в окружении «Хэппи Мил». В первый раз, когда я ел в похожей забегаловке, мне было пятнадцать лет. Сразу после нашего побега. После шести лет заточения в подвале.

Я помню, как странно это было. Как монотонно и механически говорил человек, принимающий заказы. Словно робот, вынуждая меня срываться.

Тогда у меня было такое чувство, словно я не принадлежу этому миру. Как будто все повернулись ко мне спиной, и для меня нет места. И этот жёсткий грёбаный голос, требующий моего ответа, напоминал мне тот, другой, обладатель которого сжимал руку вокруг моего горла, тот, который оставлял синяки на моем теле. В то время как другие мальчики притворялись, что ничего не видят. Потому что ничем не могли помочь.

— Два двойных бургера, — говорю я за неё.

Она должна узнать, каково это, принимать только то, что я ей даю. Это все, что у неё есть сейчас — принимать. У неё нет выбора.

— Хотели бы вы взять напиток? — спрашивает голос.

Я чуть было не поинтересовался у девчонки, чего она хочет, но это было бы чересчур интимно. «Какую газировку ты предпочитаешь?» Нет, бл*дь. Неужто она слишком богата и претенциозна, чтобы пить газировку?

— Две колы. Плевать, какую, — нетерпеливо отвечаю в динамик.

Срываюсь с места, прежде чем завершаю заказ.

— Разве я не могу выбрать то, что хочу в последний раз? — спрашивает она все так же тихо.

Она сидит неестественно прямо, мне виден лишь профиль её лица. Я изучаю её нос и подбородок, изгиб её шеи. Внезапно хочу узнать, как она пахнет. Хочу прижаться лицом к тонкой коже её шеи и сделать глубокий вдох.

Моё тело реагирует только лишь от одной мысли об этом. Я ненавижу то, что волна возбуждения прошивает меня насквозь, заставляя мой член напрячься.

Эта часть меня, реагирующая на девушку, хочет сказать, что это не последний её ужин, но я не могу сделать это. В любом случае, она должна понять, каково это, не распоряжаться своей жизнью, знать, что завтра может не наступить. Я хочу, чтобы девушка поняла, откуда я.

— Ты хочешь умереть голодной? — спрашиваю я.

Окошко выдачи заказов открывается, и какой-то панк озвучивает сумму стоимости заказа, даже не взглянув на нас. Вытаскиваю наличные из бумажника и протягиваю ему.

Панк поднимает голову и замирает, когда его взгляд падает на девушку рядом со мной. Его глаза приклеиваются к её сиськам, которые чуть ли не вываливаются из глубокого выреза платья.

— Кетчуп? — спрашивает он визгливым голосом.

— Ага, — рычу в ответ, потому что мне не нравится, как этот похотливый мудак смотрит на неё. Бл*дь, да она всего лишь ребёнок. Почему он так смотрит на ее грудь? Она сидит рядом со мной в машине. Она моя.

Моя. Это слово приходит из ниоткуда. Но это правда.

Девчонка сидит тихо, смотря прямо перед собой. С таким же успехом она могла бы быть манекеном в витрине магазина. На её щеках блестят следы от слёз, которые сверкают в лунном свете.

Я хватаю еду и напитки, когда парень протягивает их, швыряю пакет девушке на колени и срываюсь с места. Больше никто не должен ее увидеть. Было глупо позволять этому панку увидеть ее вместе со мной — теперь он тоже грёбаный свидетель. Она знает, что я убил Мэдсона, а теперь и панк видел меня с ней, что обеспечивает мне прямую дорогу в тюрьму. О чём я, бл*дь, только думал?

Несмотря на это, зная, насколько это опасно, я все равно злюсь, что другой парень глазел на неё.

Фургон подпрыгивает на «лежачем полицейском», отчего девчонка вскрикивает, сжимая пакет, как будто это проклятый поручень на американских горках. Наконец-то мы возвращаемся на автостраду и направляемся к входу в парк Муз-Хорн.

Дорога становится ровнее.

— Открой пакет, — говорю ей.

Слышу шелест бумаги, когда девчонка распаковывает еду и держит ее так, словно я могу отобрать ее. Руки бедняги выглядят маленькими, особенно на фоне большого гамбургера. Они дрожат.

Черт. Что я тут делаю с ней? Почему она еще не мертва?

— Ешь, — снова приказываю ей.

Я разрушаю ее. Вот, что я делаю.

Ее жизнь была сказкой: маленькая богатая девчонка на своей вечеринке по случаю дня рождения. И вот, девчонка встречает меня. Теперь она одной ногой в могиле. Или что я, бл*дь, ещё собираюсь с ней сделать. Это уже много.

Она под моим контролем, а я чертовски возбуждён. Я хочу её. Хочу зарыться лицом в ложбинку её груди, что так аппетитно выпирает из выреза платья. Хочу оттрахать девчонку жёстко и быстро.

Какая же у неё кожа — гладкая и красивая — само совершенство.

Но! Если взять, к примеру, яйцо: совершенство форм и гладкость скорлупы. Но в момент, когда ты разбиваешь яйцо, получаешь всё, что есть внутри, а само оно становится пустым, больше нет ни гладкости, ни красоты. Это просто мусор.

Именно эта херня мне чертовски знакома.

Да, можно попытаться собрать себя по частям, но ты никогда уже не будешь прежним. Ты навсегда внутри останешься раздавленным и изломанным, не то, что эта гладенькая и прекрасная девчонка.

— Я не… — её голос надрывается, — я не голодна.

Я знаю, она думает о моих словах, о том, что умрёт голодной. Может быть, это лучше для неё, сосредоточиться лишь на этом. Людям нравится думать, что они готовы к смерти. Они не хотят быть застигнутыми врасплох. Я всегда думал по-другому. В смерти нет чести, нет правильного способа уйти. Это всегда грязно. Всегда больно.

Да, детка, удиви, бл*дь, меня. Сразись со мной.

Я представляю, что она вдруг научится пользоваться моим пистолетом, и завладеет им. Но она не сможет. Она совершенно беспомощна.

— Разве я спрашивал тебя, что ты хочешь? — мой голос мягче патоки. — Открой пакет и поешь.

Я вижу вспышку в её глазах, отблеск гнева, прежде чем она опускает свой взгляд и кладёт гамбургер на колени. Я думаю о том, как тепло от него поднимается к её бёдрам. Она начинает медленно разворачивать бумагу — небольшой акт неповиновения.

Я моментально стал твёрдым оттого, как она, сама того не зная, пытается воспользоваться единственным оружием, которое у неё есть против меня. Оттого, как её маленькие руки сжимают чёртов гамбургер. Оттого, как её рот широко раскрывается.

Третья глава

Брук

Бургер просто замечательный: и сочный, и солёный — фейерверк вкуса на моём языке. Господи, как давно я вообще ела бургер? Ввиду того, что предел моих мечтаний — пара ягодок клубники, то целую вечность назад.

Не хочу, чтобы мой похититель увидел, как я получаю удовольствие от еды, понял в каком я отчаянии. Была б моя воля — проглотила бы бургер целиком. Но тогда злодей всё поймёт. Я чувствую, как он смотрит на меня, изучает. Могу, не глядя, ощутить его пристальный взгляд на моей коже, как будто он клеймит меня глазами.

Мы сейчас едем через лес по какой-то, богом забытой, просёлочной дороге.

Я должна выбраться отсюда, мне нужен план, но я не могу ничего придумать. Должна ли я накинуться на своего похитителя? Или мне попытаться выбраться через окно? Выпрыгнуть прямо из движущейся машины и бежать? Точно не в моём длинном платье.

Свет фар выхватывает деревянный грубо сколоченный указатель пешеходной зоны. «Дисней по-деревенски». Я понимаю, мы в государственном парке.

— Я была здесь однажды, — говорю я. — В лагере для девочек-скаутов.

— Не надо, — его недовольный тон заставляет мою грудь сжаться. Даже его голос подавляет меня, заставляет чувствовать себя никчёмной.

— Не надо что?

— Пытаться рассказывать о себе. На таких, как я, это не подействует.

В ответ мне хочется сказать, что всё совсем не так, что сказала первое, что пришло на ум. Но этот гад, наверняка, не поверит мне, а я не хочу лишний раз его злить. Я уже видела его в таком состоянии. Шепчу: «Окей», и откусываю еще один кусок. Ненавижу себя, что хочу бургер в этот момент больше всего на свете. Обжорство, сказала бы моя мама.