Осознание этого значит для меня гораздо больше, чем шоколад, цветы и признания в любви все вместе взятые. Этот бандит — самый искренний человек, которого я знаю.

Но ещё сумасшедший — я понимаю это.

Что хуже всего, я никогда не смогу никому рассказать о нём, даже Челси.

— Я угощаю, — так просто, будто у нас свидание.

От неожиданности я выезжаю за разделительную полосу, сердце тарабанит как оголтелое.

— Аккуратнее, — очередной приказ. — Скоро школьный выпускной бал: видел объявление. Ты пойдёшь?

— Не твоё дело.

— Я решаю, моё дело или нет. Ты моя, и ты будешь отвечать на все мои вопросы исключительно правдиво. Ты сделаешь всё, что я скажу, и расскажешь всё, что я захочу узнать. Тогда я не причиню тебе вреда, поняла?

Ты моя. Мои внутренности скручивает тугим узлом. Этого просто не может быть. Ненавижу тебя. Ненавижу тебя. Ненавижу тебя, — твержу себе, как мантру. Желая, чтобы это было правдой.

— Так ты пойдёшь на этот дерьмовый выпускной?

— Скорее всего, нет.

— Почему — нет?

Я смотрю на своего собеседника, удивляясь, откуда у него вообще столько информации о школьном выпускном.

— Я недостаточно взрослая. Танцы для старшеклассников. Я могу пойти, если кто-то из них пригласит меня, но…

— Но, что? Никто не позвал тебя? — столько негодования в голосе, что я невольно улыбаюсь.

Вдруг вспомнились неуклюжие поцелуи Зака, по которому я сохла уже давно. Но когда в прошлом месяце на одной из вечеринок, наконец-таки, случился наш поцелуй, тот оказался насквозь фальшивым, как та моя вечеринка в честь шестнадцатилетия. Мне словно «отвесили» воздушный поцелуй. Похоже, Зак витал в облаках в тот момент.

А может, это я витала.

Я солгала Заку, пригласившему меня на бал, что мне родители не разрешают ввиду моего юного возраста. И вместо танцев я пойду в кино с Челси. Еще и Челси пришлось подбить на кинотеатр, чтоб хоть чуть было похоже на правду. Зак — идеальный парень во всех отношениях, но я не чувствую себя живой и настоящей рядом с ним.

С той самой ночи ничего в моей жизни нет настоящего. За исключением мужчины на пассажирском сидении моей машины: он ощущается единственно реально-правильным.

— Давай, как тогда, — говорит он, когда мы подъезжаем к микрофону приёма заказов. — Закажи, как обычно.

Я смотрю на него в недоумении.

— Но у нас с тобой нет «как обычно».

Он понижает свой голос:

— Я. Сказал. Как. Обычно.

Восьмая глава

Стоун

Брук заказывает два двойных бургера с колой. Именно это я купил для неё в прошлый раз, и она, чёрт возьми, запомнила.

После того как мы забираем наш заказ, я указываю в направлении парка Муз-Хорн и показываю, где припарковаться.

Мы покидаем салон её внедорожника — Линкольн-Навигатора супер комплектации — красно-вишнёвого цвета.

Стоит тёплый апрельский вечер, но от земли всё ещё тянет холодом и сыростью. Я веду Брук в сторону от тропы, туда, где окружённый высокими деревьями прячется пологий холм, поросший травой. Отсюда открывается прекрасный вид на реку, где мы были той ночью. Без сомнения, Брук тоже отлично помнит эту реку.

— Сюда.

Брук выглядит такой растерянной, переминаясь с ноги на ногу.

— Подожди, — я расстилаю свою кожаную куртку. — Земля ещё влажноватая.

— Я не буду садиться на твою куртку.

Зачем девчонка сопротивляется мне? Всё равно всё будет так, как я скажу. Она же сама понимает это, хотя и пытается спорить со мной.

Наконец, Брук опускается вниз, и я сажусь рядом с ней.

Жую свой гамбургер, но не чувствую ни аппетита, ни вкуса — никакого дела до того, что у меня во рту. Всё моё внимание приковано к девушке рядом со мной. Краем глаза наблюдаю за ней и вспоминаю о том, что было в прошлую нашу встречу. Как всё пошло наперекосяк. Пытаюсь отрешиться и не думать об этом, но трудно себя заставить это сделать.

Это были тяжёлые месяцы. Грейсона посадили, они упекли его в тюрьму за пределами штата, подальше от нас. Ему запрещены посещения близких, и даже звонки, он там совсем один. Я всю жизнь защищал его, а теперь не могу просто увидеться с ним.

Мы все очень переживаем за него. Я едва сплю ночами, и чем хуже обстоят дела, тем чаще я вспоминаю ту прошлогоднюю сентябрьскую ночь. Чтобы избежать беспокойства и ярости от безнадёжности хотя бы на мгновение. Чтобы забыться в тех приятных ощущениях, которые испытал рядом с ней — с Брук.

Я солгу, если скажу, что совсем не думал о том, чтобы трахнуть её. Солгу, если скажу, что не думал о ней на своих руках в реке той ночью, о том, как девушка дрожала, находясь под моим абсолютным контролем. Лишь в моей власти было и есть убить или спасти девчонку. Я мог взять и трахнуть ее прямо там, сделать все, что мне заблагорассудится.

Еще не даёт покоя тот факт, что она никому ничего не рассказала. Сохранила наш секрет.

Хотя я был уверен, что она сдержит обещание. Однако, меня это поставило в тупик, мне так трудно объяснить своё состояние. А еще мне нужно, чтобы она меня снова ударила, необходимо почувствовать еще раз силу её удара.

Сегодня мы на старой лесопилке западнее от Франклин-Сити «побеседовали» с одним парнем — участником тех подвальных издевательств. Чудо, что нам вообще удалось выследить и схватить его. Мы были уверены, что мудак обладал информацией по поводу того, кто упёк Грейсона за решётку, и даст нам хоть что-то, что нам помогло бы разоблачить подставу Грейсона.

Но, твою ж мать, ублюдок оказался бесполезным — не хотел говорить даже под моей угрозой, что пропущу его тело через дробилку для древесины, если он не даст мне хоть крохи информации.

Но мудила, конечно же, не поверил, думая, что я блефую, все продолжал твердить, что не знает, кто за этим стоит. Поэтому я велел парням поднять его. В дробилку отправилась его рука. Мужик успел выкрикнуть пару кличек, но затем заткнулся, не сказав больше ни слова. Думаю, говнюк понимал, что он и так, и эдак — при любом раскладе — труп.

За рукой последовало все остальное.

Парни не хотели, чтобы я делал это: слишком грязно. Хотя в этом плане современные дереводробильные машины абсолютно безопасны, все равно это настоящая заноза в заднице по сравнению с выстрелом ублюдку в голову. Но если я что-то говорю, то всегда иду до конца. Это важно лично для меня. Пусть мои парни останутся на высоте. Пусть я буду тем самым психом, в котором они нуждаются.

Высадил всех в отеле и уехал, не в силах контролировать гнев внутри себя. Пусть они там возмущаются и выказывают своё недовольство в мой адрес. Когда ты лидер, ты можешь себе это позволить. Пусть ропщут, главное — они в безопасности.

После очередной неудачи, я был зол и разочарован. Тогда я и обнаружил, что направляюсь к ней. По дороге убеждал самого себя, что просто понаблюдаю за ней из машины. По средам последний урок девчонки заканчивается в три пятнадцать, я решил, что ничего страшного в том, что я проеду мимо её школы. Именно тогда-то я и увидел яркий баннер над входом, рассказывающий всем о школьном бале. Согласно Википедии, это что-то вроде дискотеки.

Когда девчонка вышла из школы со своей глупой подругой, я проследовал за ними до самого музея. Думал пойти туда вслед за ней, но я нихрена не знаю о музеях, поэтому остался на паркинге, поджидая ее. Все это время я задавался вопросом: какого хера я вообще тут делаю? Но мне необходимо было удостовериться в ее безопасности, прежде чем свалить ко всем чертям.

Ага. Удостоверился.

Рядом с ней мир снова приобретает краски, я даже наслаждаюсь ее ненавистью и непокорностью. «Я никогда не буду твоей», — будто на повторе звучит в моей голове. Во взгляде её блестящих слезами глаз было столько страха, гнева, противостояния, когда она говорила это. Как она прижималась ко мне и терлась об меня, я знаю одно — я не должен на этом останавливаться. Черт, я совершенно запутался.