Итак, к вечеру двадцать шестого мы замкнули окружение, разрезав немецкий тыл вдоль двух железных дорог — идущей на юго-восток сто двадцать километров Новозыбков-Новгород-Северский-Шостка, и идущей на юго-запад сто шестьдесят километров Навля-Шостка. Еще предстояло плотно закупорить периметр окружения, поэтому вслед за частями прорыва шли части прикрытия, что занимали оборону фронтом как на север, так и на юг. К тому же западный фас окружения был прикрыт нашим наступлением на юго-запад от Гомеля, а восточный — захватом Льгова. Так что была надежда, что нам хватит сил и времени, чтобы уплотнить оборону и выстоять под градом контратак, что немцы наверняка предпримут, чтобы высвободить свои войска из окружения. По нашим подсчетам, к северу от Новгород-Северского было около ста тысяч немцев. Причем после прорыва три наших танковых батальона дополнительно рассекли образовывавшийся мешок, ударив в тыл немецкой обороне напротив Стародуба, так что к северу образовалось уже два мешка — один — в треугольнике Новозыбков-Клинцы-Унеча-Стародуб, где первые три города образовали гипотенузу треугольника со сторонами сорок на тридцать километров, второй мешок — почти правильный прямоугольник шириной сорок и высотой сто шестьдесят километров — та самая бывшая южная горловина немецкого июльского прорыва нашей обороны.

А западнее, под Гомелем, образовывался еще один мешок — за первый день Четвертая танковая почти парадным маршем шла на юго-восток, пройдя за день сто километров и захватив Щорс. И на следующий день Четвертая и Пятая танковые двинулись навстречу друг другу, за три часа прошли по сорок километров каждая и замкнули еще один котел, окружив немцев на площади примерно пятьдесят на сто километров — этот неровный параллелепипед шел на юго-восток от Гомеля и Новозыбкова, между которыми было пятьдесят километров, до Щорса и Новгород-Северского, между которыми было более сотни.

Но весь остаток дня подразделения обеих танковых дивизий мотались вдоль линий разрыва немецкого тыла, отбиваясь от контратак окруженцев и тех, кто их хотел разблокировать. К счастью, немцы еще не успели подтянуть существенные силы с юга, так что основной напор был именно из окруженных территорий — наружу рвались немецкие резервы, что стояли на удалении тридцать-сто километров от линии фронта.

И если бы не штурмовики и не транспортная авиация, нам было бы не выстоять. Транспортники весь день подкидывали боеприпасы, подкрепления и вывозили раненных. А штурмовики буквально висели над котлами, поливая огнем любое движение на земле. На западе мы оставили только сто пятьдесят штурмовиков, все остальное работало на юге и востоке. Да и то — за прошедшие два месяца их количество уменьшилось на триста штук — производство не поспевало восполнять убыль. И сейчас все явственнее ощущалась их нехватка. Двадцать шестого они работали только в направлении на юг от Брянска и над окруженными под линией Унеча-Гомель немецкими войсками — мы временно оставили без поддержки все восточное направление. Шестьсот штурмовиков совершили за сутки более десяти тысяч вылетов на штурмовку — из-за убыли самолетов в предыдущие два месяца у нас высвободилось порядка пятисот сменных экипажей, да еще часть перевели из транспортной и истребительной авиации, так что каждый из трех тысяч экипажей совершил всего по два-четыре вылета. А каждый вылет — это минимум десять убитых и столько же раненных немцев, то есть одна только штурмовая авиация выдрала из немецких войск как минимум сто тысяч человек.

Но немцы рвались на волю как бешенные. Как только железнодорожники еще двадцать шестого восстановили разрушенные части путей, вслед за танковыми прорывами на юг шли составы с войсками. К началу боев мы сумели передислоцировать на южное направление все семьдесят паровозов, оборудованных для действий в прифронтовой полосе. Они представляли собой мини-бронепоезда — обложенные двойными листами противопульной брони баки, турельная установка с крупнокалиберным пулеметом — против авиации и диверсантов, дымовая труба выходила в электростатический фильтр, а не прямо в атмосферу, это резко уменьшало дымность — твердые частицы задерживались в фильтре и не выдавали паровоз. Правда, фильтр надо было часто чистить — через каждый час работы, но половина паровозов уже была оборудована механизмами механической очистки, а на оставшиеся выделили отдельные наряды, чтобы снизить нагрузку на машинистов. Конечно, саму гусеницу поезда было трудно замаскировать, хотя крыши и боковины вагонов и были изукрашены деформирующей раскраской, но хотя бы издалека поезд не выдавал себя дымом. Правда, сейчас, после уничтожения ближайших немецких аэроузлов, актуальность такой маскировки несколько снизилась, но и против наземных немецких войск она тоже вполне работала — несколько раз немцы не успевали перехватить очередной состав, и он благополучно добирался до пункта назначения.

Составы постоянно перевозили по железным дорогам пехотные батальоны, выгружали их в чистом поле и те, отойдя от железки на пятьсот-семьсот метров, начинали окапываться. Батальоны завозились уже на дистанции тридцать и более километров от первоначальной линии фронта — более близкие участки постепенно закрывались танковыми и мотопехотными батальонами. Дальше они не успевали, поэтому-то мы и перевозили войска по железке, несмотря на больший риск — один наш батальон понес большие потери, когда немецкая группа из шести танков и более батальона пехоты вышла к железке как раз в момент прохождения состава. Уничтожив первым выстрелом паровоз, немцы начали расстреливать вагоны, из которых уже сыпались наши бойцы и под огнем занимали оборону за насыпью. От полного уничтожения спасли сначала выставленная дымовая завеса, потом — гранатометчики, и уже затем подошли штурмовики, которые хорошо прошлись по наступавшей немецкой цепи. Но все-равно потери были большими — одних убитых пятьдесят семь человек. В другой раз, наоборот, не повезло немецкой пехотной части наткнуться на эшелон с танками — те расстреляли и отогнали немецкую пехоту прямо с платформ.

Но постепенно направления вдоль железных дорог прикрывались все новыми и новыми батальонами. За двенадцать часов двадцать шестого августа мы перевезли по обеим веткам тридцать семь батальонов, двадцать два на одной и пятнадцать на другой, прикрыв ими шестьдесят и сорок километров соответственно. Немцы, конечно, периодически перерезали железнодорожное сообщение, но каждый такой случай быстро купировался штурмовкой и контратакой подошедших батальонов, к тому же этими разрозненными атаками немцы вскрывали свои подвижные резервы, расходовали их до сосредоточения в какой-то осмысленный кулак, так что к концу двадцать шестого атаки начали выдыхаться.

Так что двадцать шестого мы фактически сдвинули свой фронт на сто километров западнее Брянска и на сто пятьдесят — на юг от Брянска, при этом окружив значительные силы немцев. Ни мы, ни немцы оказались не готовы к нашему стремительному броску, и двадцать седьмое прошло в основном в подтягивании частей и перегруппировках — на западном участке мы постепенно наполняли линии прорывов пехотными частями, которые начинали окапываться. Танковые дивизии, мотавшиеся почти весь день в отражениях контратак, постепенно начинали вытягиваться из таких боев и группироваться для дальнейших действий монолитным кулаком. Единственной крупной операцией стало наступление Третьей танковой на Курск — там оставалось-то километров пятьдесят, и мы решили отработать свои обязательства — под Орлом это пока не получится, так как там близко основной фронт, соответственно, много немецких частей, а тут, в тылу, это должно было получиться. Ночью самолетами мы перекинули во Льгов вторые экипажи для танков, те приняли технику и с утра пошли в бой, а экипажи совершившие марши, снова завалились спать. Вторые экипажи отработали на отлично — уже к двенадцати дня дошли до Курска и завязали бои на окраинах — пора было подтягивать пехоту и выводить танковые части из городских боев. У них, конечно, тоже были пехотные части, но такую подвижную мощь можно было использовать более рационально.