Последние слова прозвучали в пустоту — Вадима на кухне уже не было.

***

Алик…

Если бы рядом с Вениамином был Дэн, он наверняка прочел бы по губам, расслышать не смог бы, да, Вадим это имя не выдохнул — вдохнул, но по губам бы прочел, Дэн умел читать по губам, полезный навык…

Алик.

Он подозрительно рано угомонился сегодня, обычно спать не загонишь, а сегодня не видно и не слышно, давно уже, сколько?.. давно… спит. Конечно же, просто спит. Вопрос только — где? И спит ли…

Нет-нет-нет. Она же должна понимать, единственная возможность, единственный козырь, единственный рычаг давления… не до такой же степени она на голову пришибленная, чтобы не понимать этого!

Или именно — до такой?

Коридор короткий, можно в два шага. Если на цыпочках — три. Дверь… она что — так и была все время слегка приоткрыта?! Если Вениамин прав… Впрочем, какая разница для боевого DEX’а, есть ли на его пути листок крашеной фанерки? Никакой. И слышит он через нее ничуть не хуже, было бы чем…

Дверь подается легко. Без скрипа. Потолочная панель выключена, но света двух ночников вполне достаточно, чтобы увидеть главное: Алик действительно тут. Сонный. Довольный, что снова напроказил и прорвался туда, куда не пускают.

Живой.

Сонно улыбается Вадиму, но больше не реагирует никак. Продолжает жмуриться и посапывать, уже почти совсем засыпая. И еще сильнее вцепляется в то, на чем лежит — он всегда так делает, засыпая, руками и ногами обнимает то, что рядом, подушку, плюшевого тираннозавра или скомканное одеяло, потом не выдрать…

Сейчас — ногу в синей тренировочной брючине.

Нога закинута на другую, согнутую в колене. Слегка покачивается — ну да, все правильно, Алику нравится, когда его укачивают, вон и засопел уже, и глаза совсем закрылись… Зато другие открыты. Такие до омерзения узнаваемые, светло-голубые, чуть прищуренные в ироничном любопытстве. Она больше не считает нужным притворяться. А бластер давно заброшен в дальний ящик стола, от греха подальше, от маленького, всюду пролезающего любопытного рыжего такого греха, вечно стремящегося нарыть неприятностей на свою непоротую пятую точку. Да и чем бы он тут помог, бластер-то? Комната слишком тесная. И — Алик… как раз на траектории возможного огня. Словно специально. Впрочем, почему «словно»?

Она — киборг. Она рассчитала все.

Она сидит, опираясь спиной на стену, смотрит в упор, насмешливо. Ей больше незачем скрываться. Она победила, эта рыжая дрянь. И она понимает это, чуть покачивает головой и ногою тоже качать продолжает, и на губах у нее улыбка, торжествующая и ехидная. К улыбке прижимается светлый палец, шепот не громче снежинок, что царапают по стеклу:

— Тс-с-с, офицер Ковалев. Не пугай ребенка.

Ее безоружность обманчива, она сама оружие.

Можно до посинения лепетать беспомощные угрозы — да только какой в них смысл? Пустое сотрясение воздуха. Он это знает, и она это знает, а что куда важнее — он знает, что она знает. И она, в свою очередь, тоже знает и это. Слова не нужны. Все карты у нее на руках. Лучшая карта. Беспроигрышная. Маленький рыжеволосый джокер, и никакие слова ничего не изменят, и даже не потому, что Вадиму нечем бить такой козырь — он просто не сможет его бить. Даже если бы и было чем. А она — сможет. И значит, она победила.

Тот, кто может убить ребенка, всегда выйдет победителем в драке с тем, кто не может этого сделать…

Она встала — мягко, плавно, одним текучим движением, опираясь об пол одной ногой и по-прежнему держа вторую на весу, даже покачивать не забывая и не спуская с Вадима насмешливого взгляда. Ловко перехватила Алика левой рукой — и он (о, чудо!) не стал сопротивляться и легко перецепился на ее предплечье и плечо, точно так же обхватив руку всеми конечностями, как ранее ногу. Не проснулся даже. Судя по отточенной верности ее движений — она регулярно разминалась. Может быть, даже проводила полноценные тренировки в его отсутствие. А он-то, дурак, еще и массажик ей делал, чтобы кровь не застаивалась… как есть дурак.

— Не ссы, офицер Ковалев. Я сейчас уйду.

На улице метель, а Алик в одной пижамке… должна же она понимать? На ночь глядя, в такую погоду, да она и сама одета ничуть не теплее. И ничего невозможно поделать, и руки его пусты…

Ее вдруг заметно шатнуло. Но испугаться (уронит же ребенка, дура косорукая!) Вадим не успел — ее шатнуло снова, теперь уже прямо на него. И отшатнуло назад — прежде чем он понял, что это была вовсе не случайность. И не признак слабости. Ну, во всяком случае — не только.

— Я ухожу.

Теперь уже ее руки были пусты — а Алик мертвой хваткой вцепился в его плечо. Так и не проснувшись.

— Отойди от двери. Офицер Ковалев.

Смотреть на эту рыжую дрянь не хотелось. Как и уступать ей дорогу. Вадим оскалился, шире расправил плечи, прижимая Алика к груди и плотнее перекрывая дверной проем. Человеческое тело не намного прочнее фанеры. А может быть, даже и не прочнее…

— Да куда ты пойдешь?! — прошипел с ненавистью, безуспешно пытаясь испепелить рыжую дрянь взглядом. — На ночь глядя, да в такую погоду…

Странный изучающий взгляд светлых до омерзения глаз. Странная дерганая полуулыбка. А ее ведь действительно шатает. Похоже, с тренировками он погорячился. Вот же дрянь, а еще ребенка таскала…

— А тебе не все ли равно… офицер Ковалев?

Вадима перекосило, словно он лимон разжевал — и этот лимон к тому же оказался еще и тухлым.

— Да мне-то похрен. Но где я Алику еще найду такую… качалку? Топай на кухню, раз уж встала. Там давно хотят с тобой познакомиться. А мне надо ребенка укладывать…