Прежде чем гордо удалиться, он позволил себе несколько мгновений полюбоваться её прелестным братишкой во всём его грозно-негодующем великолепии — и даже послать им обоим на прощание по воздушному поцелую.

И даже услышать за спиной такое знакомо-подозрительное:

— Чего он опять от тебя хотел?!

*

====== Старая сказка... ======

*

— Ты помнишь своё Испытание?

Сегодня она была одна. И поэтому Ксант устроился рядом, подставив спину ярким солнечным лучам и грея пузо о тёплый камень. Вчера вечером он отменно развлёкся, лёжа почти в такой же позе и разглядывая сквозь прищуренные глаза эту славную парочку. Юную сучку, которая опять чувствовала себя несчастной и во всём виноватой. И её прелестного братика, так умильно хмурившего свои белёсые бровки. Он, вероятно, предполагал, что хмурит их очень даже грозно. Такой весь из себя супербдительный и готовый мгновенно встать на защиту глупой сестры. Такой весь из себя…

Щенок.

Старшенький, стало быть. Значит, односезонник с Ксантом. А по личику и не скажешь. Впрочем, это котята взрослеют рано, а собаки в большинстве своём так до старости щенками и остаются. Им всегда нужен поводок — и тот, кто этот поводок держит твёрдой рукой. И поэтому с ними так часто скучно. Но пока что Ксанту скучно не было. Этот молочнозубый красавчик, так усиленно пытающийся изобразить из себя гордого вожака стаи, его забавлял.

Перепрыгивать на левый берег Ксант вчера не рискнул, лежал на своей любимой ветке и наслаждался, самым вежливым тоном отпуская довольно рискованные шуточки и тем выводя несчастного пёсика из себя. Довольно долго так наслаждался. Пока не заметил, что неудачливая утопленница молча плачет.

Она старалась делать это как можно незаметнее, глотала слёзы, улыбалась и запрокидывала голову, старательно моргая, чтобы они стекали по вискам, теряясь в светлой путанице волос. Но всё равно настроение было испорчено. Вот же глупая дура! И что ей втемяшилось? Ксант ушёл, не прощаясь.

Да что там, не ушёл — сбежал. Даже в полноценный сквот сверзился, так хотелось отхлестать себя по бокам длинным хвостом.

С придушенным мявом вывернулся из мешающей одежды, злобной фурией пронёсся по толстым широким веткам, распугивая птичью идиллию. Одна крылатая дура заполошно порхнула прямо из-под лап — прыгнул, но не поймал, да, впрочем, не особо и хотелось, и прыгнул-то так, от злости больше, мол, разлетались тут! Порядочным котам лапу поставить некуда!

Поорал немного для порядка, подрал кору и таки хлестнул себя хвостом. Полноценного удара по бокам не получилось — всё время под хвост попадались какие-то мелкие ветки. И почему-то от этого вдруг стало смешно.

Злость испарилась.

Он вернулся по веткам неторопливой уверенной пробежкой, всё ещё помякивая и делая хвостом непристойные жесты — но уже больше так, для порядка. Настоящая злость ушла. Надо же, как далеко шарахнуться успел, не на шутку достало, видать. Хорошо, что без майки, из шорт вывернуться несложно, а вот майку бы точно порвал, и хранительница Благодати Миурика, ставшая недавно младшей из Старших матерей, ни за что не дала бы новую — одежда драгоценна, её выдают лишь взрослым, беречь умеющим. Не умеешь беречь — значит, не достоин, ходи голым, как в сквоте. Или сам себе делай кожаную. Как у охотниц. Они утверждают, что гордятся этими грубыми самодельными шмотками. Да только вот почему-то заядлые охотницы проводят большую часть жизни в сквоте — может, как раз потому, что в сквоте можно бегать голышом? Вряд ли им на самом деле нравится эта грубая и жёсткая гадость их плохо обработанных шкур — Ксант попробовал как-то, и полдня не проносил, как стёр себе всё, что только мог. Нет уж!

Мрявкнув от неприятного воспоминания, Ксант передёрнулся; кожу скрутило судорогой — так, что густая рыжая шерсть прошла волнами от ушей и до самого кончика хвоста, последний раз недовольно мотнувшегося из стороны в сторону. Спрыгнул с дерева, уже на земле вышел из сквота, торопливо натянул брошенные шорты. Огляделся — не видел ли кто?

Хоть в этом повезло — зрителей не наблюдалось. Никто не видел, как он только что самым постыдным образом потерял лицо, ушёл в сквот не по собственной воле, а просто свалился от избытка эмоций, как маленький.

Короче, не очень приятно вчера всё кончилось.

А всё она, сучка эта, чтоб ей! Доводит, понимаешь, приличных котов до не пойми чего…

И вот — явилась как ни в чём ни бывало. Сидит себе, улыбается, болтает ногами над пропастью. Словно вовсе и не она тут вчера рыдала, кусая губы, вся из себя такая разнесчастная. Впрочем, пусть сидит себе. Она хоть и не такая очаровательная, как её прелестный братишка, но тоже весьма забавная. По-своему. А уж темы для разговоров выбирает… Ну вот кто, например, добровольно захочет вспоминать о собственном Испытании?

— Вит говорит, что вообще ничего не помнит. Странно, он же меня даже старше, хотя и на чуть всего, но всё время это подчёркивает. Я, мол, старший, а ты — так, мелочь пузатая. И вдруг — не помнит. Не понимаю. Я-то ведь помню, значит, и он должен! Правда, я плохо помню… так, кусками всё. Помню боль. Очень больно было, больно и страшно. Словно куда-то падаешь. Как в плохом сне. И нужно что-то сделать, а ты никак не можешь понять — что… Просто падаешь — и никак не можешь проснуться…

— Красиво говоришь. — Ксант передёрнул плечами, чувствуя, как кожу на спине стянуло ознобом, несмотря на жаркое солнце. — Похоже на начало «Поэмы…».

— Ну… да. Извини… Знаешь что? Я думаю, она как раз об этом. Об Испытаниях. И о том, что нам надо сделать, чтобы их выдержать.

— Вырастить крылья? — сказал словно бы в шутку, но ехидный смешок замер на заледеневших губах. Чёрная птица с острыми крыльями, рвущаяся наружу из грудной клетки, персональный Ксантов кошмар, о котором он никому не рассказывал никогда. Она не может знать! Никто не может знать. Просто совпадение, просто случайно угадала, а на самом деле ничего она не знает.

— Не знаю. Извини, я, конечно, могу ошибаться, но… понимаешь, мне кажется, там не всё так просто, и крылья — это не на самом деле крылья. Это иносказание такое, загадка для нас. Мне, например, тогда казалось, что у меня в животе растет чёрная квазироза. Тонкий стебель тянется вверх, через грудь к горлу, распускает вокруг шипы, они рвут меня изнутри, потому-то и больно так… Но эта боль почти приятна, потому что под самым горлом уже появился чёрный бутон. И лепестки дрожат, разворачиваясь… А когда он раскроется — я всё узнаю и всё смогу сделать, как надо, всё-всё-всё… Но Испытание кончилось раньше, чем я успела понять. Цветок так и не раскрылся. А ты? Извини, конечно, что я спрашиваю, но… Ты что-нибудь помнишь?

Она — пёсик.

Просто пёсик.

Маленький глупенький пёсик-девочка. У пёсиков свои правила. Она, наверное, даже и не догадывается, насколько неприлично спрашивать о таком на другом берегу. И насколько невозможно на это ответить… Ксант пожал плечами, пытаясь выглядеть равнодушно-нейтральным и не топорщить шерсть на загривке. Но всё-таки не удержался:

— Не знаю. Во всяком случае, я не помню ничего такого, из-за чего мне вдруг захотелось бы утопиться.

— А я и не хотела. — Она снова улыбалась, склонив голову к плечу и хитренько так поглядывая на него из-под светлой чёлки. — Я просто подумала — а вдруг, если я прыгну с этой ужасной скалы и как следует испугаюсь — всё получится? Ну, понимаешь, тот чёрный бутон… это очень похоже на открытие сквота. Я не знаю, как туда ходишь ты или кто другой, а у меня — очень похоже. Такое же лёгкое шевеление раскрывающихся лепестков под самым горлом… Вот я и подумала — а что, если это и есть цель Испытаний? Открытие двери в новый и совершенно неожиданный сквот! А мы испуганно замираем на пороге… потому что малы, потому что боимся совершенно не того, чего следует и не так, как следует, и вообще ничего не понимаем. Но теперь-то я взрослая и всё понимаю! И умею бояться правильно. Главное ведь тут — суметь как следует испугаться. Первый раз сквотнуть — это тоже всегда очень трудно, мы выросли и не помним, но я видела, как мучаются малыши. И ты тоже, наверное, видел, да? Тужатся, стараются — и ничего не выходит. Ну вот никак! Но если есть смертельная угроза, если опасность реальна или хотя бы кажется реальной для малыша — то всё у него получается само собой, всё сразу становится намного проще! Срабатывает автопилот — оп, и ты уже на четвереньках! Ну что ты улыбаешься? Думаешь — глупости? А вот и нет! Все детские игры на страшилках почему основаны? Да потому же самому! Чтобы переход облегчить! И на Испытаниях нас наверняка именно поэтому так пугают! Вот! Всё сходится, понимаешь! Не улыбайся, я же всё равно вижу, что понимаешь. С нашими об этом невозможно говорить, они не понимают, а ты — понимаешь. Наши тоже вид делают, что не помнят, и не хотят даже слушать. Даже Вит, хотя мне кажется, что он-то как раз всё отлично помнит. Просто не хочет — ни помнить, ни понимать. Ведь тогда нужно будет что-то делать, понимаешь? Нельзя же понимать — и ничего не делать… Ну что ты молчишь? Считаешь, что я не права?