Посылаю тебе это изделие ядовитой российской музы. Несчастный урод! Он нажил себе злого, опаснейшего врага.
Что до месье д’Антеса, сегодня он явился ко мне с видом побитой собаки. Но молчит о причинах долгой отлучки, изверг!
Бог мой! Отчего мы, женщины, так несчастны? Должны терпеть свободу этих несносных мужчин, которые лишь временами вспоминают, что они наши «рабы», что готовы (по их словам) жертвовать ради нас своей жизнью?
Лживые негодяи!
Итак, я от души дуюсь и готовлюсь к придворному маскараду, что будет дан послезавтра, в первый день Нового года.
Ждут грандиозных торжеств».
Глава четвертая
Из письма Мэри к Алине: «С Новым годом, моя дорогая! Два часа ночи. Мы только что вернулись из маскарада. Нас чуть там не раздавили. Народу была пропасть, — говорят, тысяч тридцать!
Для гостей открыли все парадные залы и Эрмитаж. В девять вечера Августейшая фамилия явилась в Концертном зале перед восторженною толпой. Государыня была в бледно-лиловом платье с чудным поясом, усыпанном брильянтами и аметистами.
Все тридцать тысяч гостей, среди которых были даже купцы и чиновники, с любовью теснились вокруг государя, вступившего в десятый год своего царствования.
Я ограничилась белым платьем и черною полумаской, хотя большинство дам были в маскарадных костюмах.
— Отчего вы не в маскарадном платье? — спросил меня Жорж.
— Я не актерка, — заметила я. К чему изображать из себя бог знает что? — Но скажите, барон, кем бы вы хотели, чтобы я оделась?
Он взглянул на меня вдруг очень внимательно (насколько то позволяла мазурка) и ответил:
— Черным лебедем.
— Черным лебедем? Отчего же именно черным?
Он пожал плечами и ничего не ответил. Барон был очевидно смущен! Как мне польстил этот его ответ! Итак, он видит во мне роковое что-то? Занятно!
Потом был ужин. К половине первого Их Величества покинули собрание.
Провожая нас с маман до кареты, д’Антес как-то странно вдруг оглянулся. Я проследила взгляд его. Он испортил мне вечер: Жорж смотрел на эту безмозглую «красавицу», на Пушкину.
Она ничто; она к тому же и замужем!»
Глава пятая
Она встретила Базиля Осоргина в приемной у дядюшки. Молодой человек, отлично одетый, стройный, с черными волосами и голубыми глазами, такими яркими, встал при ее появленьи. Алина смешалась: в этот час, когда дядюшка у себя в министерстве, приемная обычно пуста.
Не следовало, конечно, заговаривать с незнакомцем, однако он показался так растерян, что невольно Алине захотелось ободрить его словами:
— Его высокопревосходительство бывает обычно к трем часам, месье.
— Какая досада, мадмуазель! Он сам мне назначил к половине второго, — ответил посетитель с искренним сокрушеньем.
Алина тронута была простодушьем его. Они разговорились. Он объяснил, что недавно вышел из университета, что матушка его уж месяц как скончалась, отец-генерал погиб в битве под Лейпцигом, а именье вовсе расстроено.
— Если бы не дядюшка ваш, не его участие, мне бы пришлось несладко.
— Давно ль вы знакомы с дядюшкою?
— Меня представили на прошлой неделе, — ответил он и вдруг покраснел ужасно.
Алине захотелось потрепать его по щеке. Но она сдержалась, и вовремя: дядюшка с шумом возник на пороге.
— Мой друг! — вскричал он, вовсе не замечая племянницы. — Я заставил вас ждать?
Но тотчас сменил тон на министерски важный и указал Базилю следовать в кабинет.
Алина вернулась к себе. Точно чужими глазами увидела она свою комнату, оклеенную желтенькими обоями, с узкой кроватью, ситцевой ширмою, высоким зеркалом и письменным столиком у окна… О бароне можно было мечтать. Но этот робкий юноша, — он казался таким близким, таким доступным. Хотелось взять его нежную руку, хотелось сказать ему слово участья…
— Нет-нет! — возроптала Алина. — Это ветреность, Боже мой! Я люблю одного барона — пусть безнадежно, но я люблю! А это — это совсем что-то другое. Да и может ли понравиться такой робкий?..
Она принялась смеяться, вспомнив его замешательство при виде ее, и, кажется, успокоилась.
Алина подошла к окну, отогнула штору. Зимний день меркнул, небо становилось синей и прозрачней; снег еще резче белел на соседних крышах, в сугробах на тротуаре.
— Я влюбилась, — сказала себе Алина вдруг. Дядюшка, Мэри, даже барон, — все виделось ей теперь таким далеким.
Алина не знала еще любви, и чувства женщины в ней дремали. Она вполне доверяла внушенному впечатленью. Базиль был юн, скромен и мил. Его румяное круглое лицо с тревожными, по-восточному выразительными глазами пленило ее. Алина чувствовала себя к тому же хозяйкою положенья, и это нравилось ей своей надежностью и своей новизной. Гордая кровь предков проснулась в ней: Алине нравилось оказывать покровительство. К тому же она была добра и живо приняла к сердцу положение человека сходной судьбы. Несчастный опыт с д’Антесом уже научил ее осторожности в чувствах. Алина не желала страдать, она мечтала о тихом и верном счастье, — она, с детства лишенная семейственного уюта!..
Глава шестая
Да, тогда Базиль ей казался судьбой. Между тем вот-вот она должна была, наконец, «вступить на доску». На светском жаргоне это означало: «выезжать», «танцевать», а также, конечно, «невеститься». И предвкушение новых увлекательных впечатлений целыми днями занимало ее полудетскую душу. Но тогда она спохватывалась обычно, начинала жалеть Базиля и любила его еще больше, — так ей казалось.
Жизнь, однако, рассудила куда сложнее.
Из письма Мэри к Алине: «Итак, свершилось! Поздравляю, милая, с первым твоим балом! Ты была просто очаровательна в блекло-розовом платье. И что за счастливая мысль — эти фиалки на пелерине!..
Жаль только, что тетушка вывезла тебя впервой к развалине Голицыной. Хотя там был весь Петербург, сам государь, — но тень 95-летнего юбилея, тень могилы, лежала на празднестве. Ты не находишь? Ее этот дом с древними нечистыми мебелями, шестидесятилетние дети и сама она в желтом роброне, пудреном парике и в чепце с почти гробовыми рюшами… Ты сказала что-то о «Пиковой даме»? Что ж, пожелаем старушке не скоро встретить своего Германна!
А кстати, о нем. Почему бы месье Пушкину не сыграть, наконец, роль своего героя? Во всяком случае, вид у него был законченного злодея.
Но, возможно, на роль Германна захочет попробоваться и месье Осоргин? Впрочем, кажется, он слишком робок «для дельца такого». Однако синие глаза его вовсе не робко следили за тобой целый вечер! И мазурку вы танцевали прелестно.
Поздравляю с первой победой, моя дорогая!»
О том, что на сей раз д’Антес танцевал мазурку с Натали Пушкиной, гордая Мэри не написала. Княжна старательно делала вид, будто не замечает поведения Жоржа.
Сама Алина, как ни странно, мало помнила о своем первом бале! Лишь волнение, лишь эти накаты музыки, стук и шарканье сотен ног по паркету и блеск тысяч свечей; и статную фигуру царя, — он следовал по залу, окруженный почтительной пустотой.
В толпе, правда, бросалась в глаза эта странная пара: маленький, смугло-желтый, с ясным оскалом и стеклянным каким-то взглядом Пушкин и его знаменитая жена, на полголовы его выше. Увы, со своими косматыми бакенбардами и ногтями, похожими больше на когти, с дерзкими взглядами на красивых дам и странным жеманством порывистых, страстных движений, с лицом, изрытым морщинами от этих страстей африканских, он казался совсем уродом. Жена его и впрямь изумительно хороша, но было в этой безупречной красавице что-то уже неземное, точно тень страдания запечатлелась на лбу ее. Прочих гостей Алина не запомнила.
Кроме, конечно, слов и глаз Базиля!.. Удивительно: она не сразу узнала месье д’Антеса. Или боялась взглянуть в его сторону? Нет, не боялась: ей было почти все равно! Теплая рука Базиля, так чувствуемая через перчатку, вела ее уверенно и нежно, увлекала, куда хотела.
