Еще в 1852 году Д. А. Милютин предлагал для повышения уровня подготовки офицеров Генерального штаба основать военный журнал, интересный и более современный, чем другие¹³⁹. В 1856 году он вновь возбудил этот вопрос, но, поскольку Милютин был назначен начальником штаба Кавказской армии, решать его пришлось А. П. Карцову. 6 января 1858 года последовало высочайшее позволение на открытие такого журнала под названием «Военный сборник». Первоначально его редакторами были назначены профессора Академии – подполковник Аничков и капитан Обручев. Виктор Михайлович Аничков, преподававший военную администрацию, был «весьма развитой, даровитый и отличный редактор»¹⁴⁰. Д. А. Милютин отмечал, что Аничков имел талант блестяще развивать данную ему мысль. Однако Аничков быстро оставил редакцию в связи со своим назначением вице-директором Комиссариатского департамента. На его место был назначен капитан Гвардейского Генерального штаба Хр. Г. Окерблом. Реальным руководителем редакции был Обручев¹⁴¹.

В начале года он уже успел проявить себя в безусловно приятной для Милютина области: Николай Николаевич стал одним из первых критиков – он опубликовал в «Отечественных записках» блестящую рецензию на труд своего будущего начальника о войне 1799 года¹⁴², в которой весьма лестно сравнил автора с таким военным историком, каким был ген.-л. А. И. Михайловский-Данилевский¹⁴³. Усилиями реального редактора заведующим хозяйственной частью журнала и ответственным по литературной части был назначен Н. Г. Чернышевский¹⁴⁴. Это был шаг, имевший для Обручева серьезные последствия и требующий объяснений.

Конец пятидесятых годов XIX века был временем роста либеральных настроений в России. Одной из причин их появления было поражение России в Крымской войне, а также специфическое восприятие действительности частью молодежи, получившей образование в тридцатые – сороковые годы XIX века. Трудно переоценить масштабы впечатления от военных неудач и начавшегося нового правления, столь непохожего на предшествующее: «Сотрясение было всеобщее; все как бы проснулись от долговременной летаргии; люди, не только отвыкшие говорить, но даже думать, встрепенулись, и все зашевелилось»¹⁴⁵.

Усвоив представления о роли России в Европе, выпускники николаевской школы сделали из проигранной войны главный вывод – необходимы реформы, так как в поражении виноват только существующий государственный порядок. У многих в подсознании осталась внушаемая с детства идея о том, что Россия в состоянии воевать один на один с Европой. Если же война проиграна, рассуждало это поколение, то виновата в этом государственная система. Либеральные настроения имели, таким образом, корни в оскорбленном чувстве национальной гордости, в воспитанной годами неспособности правильно оценивать военные ресурсы России. Парадокс состоял в том, что эти настроения были следствием внушаемой николаевской школой системы ценностей. «Николай I приучил русское общество всякое политическое восхваление и всякое политическое порицание сосредотачивать на лице одного императора. Когда правительству курился фимиам, он относился к лицу императора, когда секретно жестоко порицали его, порицали опять-таки одного императора. Николай до такой степени привык сосредотачивать в своем лице все правительство, всю политику, он так громко провозглашал – „государство – это я“ – он так настаивал на том, что кроме его в России никакой политической силы нет и не может быть, что все привыкли смотреть в этом случае его глазами. Этот взгляд тем более укоренился, что он составлял традицию»¹⁴⁶. Естественно, что у такой традиции было свое зеркальное отражение, привлекательное для многих. Однако либерализм для таких людей, как Обручев, сводился прежде всего к мерам по восстановлению величия России.

Современник этих событий, впоследствии видный русский историк Н. К. Шильдер писал: «Неудачи Крымской войны вызвали убеждение, что нужно переделать в корне все военные учреждения Императора Николая. Прежние требования и прежняя система обучения и военная организация Империи навлекли на себя неудержимый поток самой беспощадной критики. Дух порицания овладел также и нашею военною интеллигенцией. Все с каким-то злорадством бросились на прошлое; военные порядки, укоренившиеся со времен Павла I и развитые до последней крайности Императором Николаем, оказались действительно несостоятельными. Но легион реформаторов, явившийся России вслед за заключением мира, точно по мановению жезла, ударил в противоположную крайность. Возмечтали сразу все переделать, перестроить на новых началах, и совершенно забыли о старых фундаментах, крепко вросших в Русскую землю и русскую натуру…»¹⁴⁷. Замечания Шильдера интересны как свидетельство представителя одной с Обручевым касты – гвардейских офицеров (Шильдер был в это время адъютантом Э. И. Тотлебена). Значительная часть военной элиты качнулась влево, например, такой стойкий в будущем консерватор, как М. И. Драгомиров (человек, очень близкий Обручеву), был в пятидесятые годы, по словам хорошо знавшего его М. И. Венюкова, «гегелист, герценист, атеист и политический либерал…»¹⁴⁸. Верным кажется мне замечание Е. Феоктистова относительно Академии Генерального штаба: «Быстрый переход от николаевского режима к новому порядку вещей отразился гибельно не только на слушателях, молодых офицерах, но и на профессорах… вдруг под влиянием новых веяний Академия совсем преобразилась; авторитет начальства был поколеблен, и руководителями молодых офицеров сделались люди вроде Сераковского, одного из главных руководителей польского восстания, который был впоследствии повешен Муравьевым в Вильне»¹⁴⁹.

Сторонники реформ были восхищены 1857 годом. В январе было открыто Общество железных дорог, в ноябре и декабре последовали высочайшие рескрипты Виленскому и Санкт-Петербургскому генерал-губернаторам – начиналась подготовка изменений положения «земледельческого сословия» – крестьян. «Слава и честь 1857 году!» – восклицал автор «Отечественных записок»¹⁵⁰. Он ссылался на Манифест от 19 (31) марта 1856 года «О прекращении войны», который заканчивался словами: «При помощи Небесного Промысла, всегда благодеющего России, да утверждается и совершенствуется ее внутреннее благоустройство; правда и милость да царствуют в судах ее, да развивается повсюду и с новой силой стремление к просвещению и всякой полезной деятельности, и каждый под сенью законов, для всех равно справедливых, всем равно покровительствующих, да наслаждается в мире плодом трудов невинных»¹⁵¹.

Казалось, что верноподданным императора оставалось только повиноваться: «…русская литература, вняв гласу свыше, в 1857 году посвятила себя изобличению неправды и лицеприятия: здесь же она выказала себя усердною служительницею высших указаний»¹⁵². Одно из основных условий начала любой реформы – определение по отношению к прошлому, то есть необходимость выделения не только отрицательных его сторон, подлежащих изменению, но и положительных, которые необходимо сохранить. И здесь начинались разногласия.

Представители старшего поколения военных также исходили из необходимости реформ – например, генерал-лейтенант П. К. Меньков (в 1858 году полковник), сменивший Обручева на посту редактора «Военного сборника», был известен как автор серии критических статей о Крымской войне под общим названием «Немцы на Дунае», вызвавших острое недовольство в Военном министерстве. Однако в обстановке, описанной Н. К. Шильдером, возникли и другие настроения.

Генералитет, хотя и понимавший необходимость реформ, принял первые шаги к публичному их обсуждению в печати буквально в штыки. П. К. Меньков записал в дневнике в день своего назначения на пост Обручева расхожую оценку роли Чернышевского в «Военном сборнике»: «Последний, слишком известный в литературном мире шестидесятых годов, орудовал всем изданием и дал журналу столь дикое направление, что самые отчаянные либералы пришли в ужас! Журнал неразумно перешел все известные пределы свободы слова; неразумно и бесполезно заговорил брань (так в подлиннике. – О. А.) на всевозможные виды; бранил все, кричал, что „все глупо и нелепо, учитесь у нас, мы наставим вас и поведем по пути прогресса!“»¹⁵³. Либералы не оставались в долгу и называли противников беспредельной критики защитниками николаевской системы. Такой известности не избежал и герой Севастополя – Э. И. Тотлебен¹⁵⁴.