‹1847› «Тебе в молчании я простираю руку…» Тебе в молчании я простираю руку И детских укоризн в грядущем не страшусь. Ты втайне поняла души смешную муку, Усталых прихотей ты разгадала скуку; Мы вместе – и судьбе я молча предаюсь. Без клятв и клеветы ребячески-невинной Сказала жизнь за нас последний приговор. Мы оба молоды, но с радостью старинной Люблю на локон твой засматриваться длинный; Люблю безмолвных уст и взоров разговор. Как в дни безумные, как в пламенные годы, Мне жизни мировой святыня дорога; Люблю безмолвие полунощной природы, Люблю ее лесов лепечущие своды, Люблю ее степей алмазные снега. И снова мне легко, когда, святому звуку Внимая не один, я заживо делюсь; Когда, за честный бой с тенями взяв поруку, Тебе в молчании я простираю руку И детских укоризн в грядущем не страшусь. ‹1847› «Не спится. Дай зажгу свечу. К чему читать?…» Не спится. Дай зажгу свечу. К чему читать? Ведь снова не пойму я ни одной страницы И яркий белый свет начнет в глазах мелькать, И ложных призраков заблещут вереницы. За что ж? Что сделал я? Чем грешен пред тобой? Ужели помысел мне должен быть укором, Что так язвительно смеется призрак твой И смотрит на меня таким тяжелым взором? ‹1854› Одинокий дуб Смотри, – синея друг за другом, Каким широким полукругом Уходят правнуки твои! Зачем же тенью благотворной Все кружишь ты, старик упорный, По рубежам родной земли! Когда ж неведомым страданьям, Когда жестоким испытаньям Придет медлительный конец? Иль вечно понапрасну годы Рукой суровой непогоды Упрямый щиплют твой венец? И под изрытою корою Ты полон силой молодою. Так старый витязь, сверстник твой, Не остывал душой с годами Под иззубренною мечами, Давно заржавленной броней. Все дальше, дальше с каждым годом Вокруг тебя незримым ходом Ползет простор твоих корней, И, в их кривые промежутки Гнездясь, с пригорка незабудки Глядят смелее в даль степей. Когда же, вод взломав оковы, Весенний ветр несет в дубровы Твои поблеклые листы, С ним вести на простор широкий, Что жив их пращур одинокий, Ко внукам посылаешь ты. ‹1856›
«Да, здесь, в этом лесу, был дуб, с которым мы были согласны, – подумал князь Андрей. – Да где он?» – подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и, сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого горя и недоверия – ничего не было видно. Л. Н. Толстой. «Война и мир». «Пойду навстречу к ним знакомою тропою…» Пойду навстречу к ним знакомою тропою. Какою нежною, янтарного зарею Сияют небеса, нетленные, как рай. Далеко выгнулся земли померкший край, Прохлада вечера и дышит и не дышит И колос зреющий едва-едва колышет. Нет, дальше не пойду: под сению дубов Всю ночь, всю эту ночь я просидеть готов, Смотря в лицо зари иль вдоль дороги серой… Какою молодой и безграничной верой Опять душа полна! Как в этой тишине Всем, всем, что жизнь дала, довольная вполне, Иного уж она не требует удела. Собака верная у ног моих присела И, ухо чуткое насторожив слегка, Глядит на медленно ползущего жука. Иль мне послышалось? – В подобные мгновенья Вдали колеблются и звуки, и виденья. Нет, точно – издали доходит до меня Нетерпеливый шаг знакомого коня. ‹1859› «Не первый год у этих мест…» Не первый год у этих мест Я в час вечерний проезжаю, И каждый раз гляжу окрест, И над березами встречаю Все тот же золоченый крест. Среди зеленой густоты Карнизов обветшалых пятна, Внизу могилы и кресты, И мне – мне кажется понятно, Чтó шепчут куполу листы. Еще колеблясь и дыша Над дорогими мертвецами, Стремлюсь куда-то, вдаль спеша, Но встречу с тихими гробами Смиренно празднует душа. ‹1864› ‹…› Мы уже давно были с Hélène в переписке, но она с самого начала писала мне по-французски, и я даже не знаю, насколько она владела русской «почтовой прозой». Я всегда писал ей по-русски. ‹…› Если я искренно жаловался своему другу Алексею Федоровичу на кого-либо, то только на себя, не находящего никакого исхода тому томлению, которое выражалось в письмах хорошо знакомой им девушки. Она не менее меня понимала безысходность нашего положения, но твердо стояла на том, что, не желая ни в каком случае выходить замуж, она, насильственно порывая духовное общение, только принесет никому не нужную жертву и превратит свою жизнь в безотрадную пустыню. Не высказав никакого определенного мнения, Бржесский посоветовал мне съездить в Федоровку, где Елена гостит в настоящее время, и постараться общими силами развязать этот гордиев узел. Конечно, восторженная наша встреча не повела ни к какой развязке, а только отозвалась на нас еще более тяжкою и безнадежною болью. ‹…› А. А. Фет. «Ранние годы моей жизни». Старые письма Давно забытые, под легким слоем пыли, Черты заветные, вы вновь передо мной И в час душевных мук мгновенно воскресили Все, что давно-давно утрачено душой. Горя огнем стыда, опять встречаю взоры Одну доверчивость, надежду и любовь, И задушевных слов поблекшие узоры От сердца моего к ланитам гонят кровь. Я вами осужден, свидетели немые Весны души моей и сумрачной зимы. Вы те же светлые, святые, молодые, Как в тот ужасный час, когда прощались мы. А я доверился предательскому звуку, Как будто вне любви есть в мире что-нибудь! Я дерзко оттолкнул писавшую вас руку, Я осудил себя на вечную разлуку И с холодом в груди пустился в дальний путь. Зачем же с прежнею улыбкой умиленья Шептать мне о любви, глядеть в мои глаза? Души не воскресит и голос всепрощенья, Не смоет этих строк и жгучая слеза. |
